Альманах «Знак вопроса» - ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04

Наконец еще одно позднее «эхо» былинного сюжета о Соловье заслуживает нашего внимания. Напомню читателю, что былины — это стихотворные произведения, исполнявшиеся нараспев. Однако многие люди, не умевшие петь былины, рассказывали их содержание прозой. Порой и сами былинные певцы, забывая стихотворный текст, прибегали к прозаическому пересказу. В итоге, кроме записей собственно былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, мы располагаем изрядным количеством ее устных прозаических переложений, причем часть из них бытовала у народов, живущих по соседству с русскими.

Понятно, что такие переложения, зачастую превращавшиеся в откровенную сказку, еще дальше уходили от первоначального облика былины, от интересующих нас истоков образа Соловья. Но нет худа без добра. Излагая сюжет своими словами, человек имеет больше возможности выразить собственное понимание того, о чем повествует. И в прозаических переложениях былины мы снова наблюдаем многочисленные попытки привести образ Соловья-разбойника в соответствие со здравым смыслом, взяв из его «двоящейся натуры» только одну определенную сторону.

«Соловей был мужик, залезал на деревья, разбойничал». Такое бесхитростное понимание персонажа предлагает нам рассказ, записанный на Тамбовщине. А на Вологодчине столь же уверенно говорили, что Соловей был птицей. В одной карельской сказке он выступает под именем птицы Свиски; другая, тоже карельская сказка называет его не иначе, как «ruskoi pohatteri» («русский богатырь»). А по одной из белорусских сказок Соловей — это человек, превращенный чарами волшебника в гигантскую птицу. Оправдание двуликости персонажа здесь придумано в чисто сказочном духе.

Некоторые иноязычные пересказы выразили мысль об исконно птичьей сущности Соловья-разбойника своеобразной концовкой сюжета. Вот, к примеру, информация, полученная от одного старика с Украины в середине прошлого века. Разговорившись о богатырях, живших во времена князя Владимира, он как бы между делом заметил, что благодаря Илье Муромцу «теперь по всей земле соловейчики поют». «Разве до Ильи соловьев не было?» — удивился его собеседник (опубликовавший потом это предание в газете «Киевлянин»). «Соловей был, да соловьев не было», — отчеканил старик. И передал историю про Илью Муромца и Соловья-разбойника вплоть до сцены ужасного свиста Соловья в Киеве. «Тогда Илья вынул свою острую саблю, — продолжал рассказчик, — и на куски, не больше маковых зерен, изрубил тело разбойника. Эти кусочки тут же обратились в маленьких птичек, которые разлетелись по всему свету. Голос разбойника, раздробленный тоже на части, потерял свою страшную силу». Тот же мотив, представляющий Соловья-разбойника родоначальником всех соловьев или вообще всех птиц, бытовал у белорусов и чувашей.

За исключением этого мотива, возможно, донесшего до нас древнейшую подробность, уже не сохраненную былиной, все другие прозаические и графические трансформации образа Соловья, повторяю еще раз, явно вторичны и «третичны» по отношению к былине. Но они еще более оттеняют загадку, кроющуюся в былинном Соловье — «дуализм» его фигуры, ее принципиальную противоречивость. И любая гипотеза о происхождении образа разбойника должна, разумеется, прежде всего удовлетворительно объяснять эту его особенность.

Самый радикальный способ решения данной проблемы, как выяснилось, состоит в том, чтобы признать двойственность фигуры Соловья-разбойника… мнимой. Такая идея долгое время витала в воздухе, пока, наконец, ее не выразил в 1891 году выдающийся отечественный филолог А. А. Потебня. К нему присоединился ряд других ученых. Суть рассуждений А. А. Потебни и его единомышленников заключалась в следующем.

Во-первых, почему имя Соловей нужно непременно считать указанием на птицу? В старину его мог носить и человек. «Употребление названий животных разного рода в качестве личных имен, — писал в этой связи А. И. Соболевский, — свойственно едва ли не всему человечеству. Древняя Русь знала его издревле». То, что ныне воспринималось бы только как забавные, а порою даже обидные для их носителей прозвища, раньше служило «официальными» именами вполне уважаемых людей. Уместно вспомнить, что царская династия Романовых вела свою родословную от боярина Андрея Кобылы, жившего в XIV веке. В документах XV–XVII веков фигурируют Баран Филиппов, Волк Курицын, Овца Владимиров, Паук Иванов, Жаворонок Лазарев, Анисим Скворец, Васька Воробей, Стахей Голубь… Имя Соловей в такой компании выглядит совершенно естественным. На страницы документов этого же периода попали дворянин Соловей Борщов, стрелецкий десятник Матюша Соловей, запорожец Михайло Соловей и другие. Кроме того, косвенным признаком популярности какого-то имени в прошлом является современное бытование производной от него фамилии. «Широкое распространение в наше время фамилии Соловьев, — отмечал А. И. Соболевский, — кажется, достаточно ручается за частое употребление этого имени в старину».