Элизабет Лофтус - Миф об утраченных воспоминаниях [Как вспомнить то, чего не было] [litres]

Полный самодовольства, свойственного человеку, которому не нужно видеть, чтобы поверить, Пэррис произносит слова, которые решают судьбу Проктора:

– Ваше превосходительство, мы как раз и собрались здесь для того, чтобы обнаружить то, чего никто не видел.

Ближе к концу книги «Мы потратили сотню лет на психотерапию, а мир стал только хуже» психотерапевты Джеймс Хиллман и Стэн Пасси обсуждают одержимость инцестом и сексуальным насилием в современной культуре. Хиллман полагает, что инцест и насилие над детьми – явления «мифологические, архетипические» и поэтому «чрезвычайно важные». Ему интересно, почему, когда вокруг так много других проявлений жестокости и несправедливости, «этот синдром охватил консервативную американскую культуру сейчас, в конце тысячелетия?».

«Это вопрос об аде», – отвечает Пасси.

Для ада не осталось места в нашей культуре… Мы отчаянно хотим его заново открыть, и я убежден, что мы и правда открываем его заново – в детстве! Наше детство… Поэтому все мы – священники, мы больше не психологи. Мы вытаскиваем людей из пасти ада.

Психотерапевты стали так слепы, соглашается Хиллман, именно потому что их миссия – вытащить пациентов из ада. Но каким образом ад переместился на землю и занял собой столь важный период нашей жизни? Пасси предполагает, что сравнение детства с адом зиждется на другой ненадежной метафорической конструкции – представлении о чистом и невинном внутреннем ребенке. «Таким образом, теперь мы имеем новый ад под названием “детство” и культ священника, чье ремесло – спасать людей от этого ада с единственной целью – восстановить чью-то утраченную невинность».

Путь к восстановлению утерянной невинности затягивает нас глубоко в мир метафор и мифов, где мы встречаем божественную чистоту внутреннего ребенка, ад детства и много других, глубоко символичных архетипов. К примеру, из «Мифа о неблагополучной семье» мы узнаем, что каждая семья в каком-то смысле неблагополучна и что семейные правила и традиции «убивают души людей». Из «Мифа о психическом детерминизме» мы узнаем, что наша личность, психика и поведение определяются событиями, произошедшими в детстве. Несмотря на то что мы можем думать, будто у нас есть свобода выбора, миф учит нас тому, что мы – живущие по сценарию, пассивные личности, которыми играют невидимые, не подконтрольные человеку силы.

Но даже в этом краю избытка метафор, где Зло персонифицируется, а Невинность неизбежно развращается, существует надежда на счастливый конец. Миф роста обещает, что мы можем «перерасти» наши комплексы и противоречия и превратиться в более зрелого, стабильного, понимающего и любящего человека. Согласно «Мифу о полном восстановлении», у нас есть шанс спастись – наши раны можно вылечить, наши дыры – залатать, наши неблагопристойные желания – истребить, а наши души – очистить. Память представляется как компьютеризированный процесс, в котором каждое действие, выражение, эмоция и особенность поведения накладывают отпечаток на мягкую ткань сознания. Если мы хотим выяснить правду, то мы найдем ее (и излечимся), лишь отправившись в прошлое, столкнувшись лицом к лицу с нашими демонами и вернув себе утраченную невинность.

Отражают ли эти мифы реальность? Только если придать ей соответствующую форму и подстроить под миф. Когда мы задаем сложные вопросы об этих мифах и ставим под сомнение их метафорическую основу, тут же проявляется дисбаланс между фактами и вымыслом, а хрупкая теоретическая система расшатывается. Существует ли внутренний ребенок? Может ли человек в принципе быть абсолютно «чистым» и совершенным? Существует ли понятие идеальной семьи, которой можно было бы противопоставить неблагополучную? Всегда ли наше настоящее можно объяснить нашим прошлым? Способны ли психотерапевты точно определить, где выдумка, а где реальность в историях их пациентов? Если мы постоянно «растем», становимся ли мы чьим-то идеалом зрелости, «гармоничным» человеком – и все меньше и меньше самими собой? Оставляют ли травматичные воспоминания постоянный и неизгладимый след в нашем сознании?

Эти вопросы не делают нас противниками терапии, как и не ставят под сомнение реальность и ужас сексуального насилия над детьми. Мы лишь предполагаем, что нужно относиться к «буквальному» и «метафорическому» как к отдельным и отличным друг от друга понятиям. Если психотерапевты решают иметь дело с мифом и метафорой (а многие психотерапевты скажут вам, что истинный смысл чего-либо можно раскрыть только благодаря символам и воображению), то кажется разумным и рациональным принять во внимание, что же такое метафора: символическое представление чего-либо, а не его буквальное воссоздание. Если психотерапевт решает искать смысл в нашей истории (а многие психотерапевты считают, что не смогут вылечить наши психические раны, не обратившись к прошлому), значит, нужно воспринимать память как некий хитроумный механизм, где факт и выдумка неразрывно переплетены, и относиться к ней соответствующим образом.