Элизабет Лофтус - Миф об утраченных воспоминаниях [Как вспомнить то, чего не было] [litres]

«Отрицание» стало дежурным словом, сразу вызывавшим отклик у всех присутствовавших – быстрый диагноз, который все объясняет. Если одна из женщин подвергала сомнению факт изнасилования, это значило, что она «отрицает случившееся». Психотерапевт объяснил, что на самом деле отрицание – всего-навсего очередное доказательство изнасилования. Если один из родителей, брат или сестра не верят вашему рассказу, обвиняют вас в том, что вы неверно истолковываете факты, или просят вас представить дополнительные доказательства, то они «отрицают случившееся».

Групповые сеансы становились все более непредсказуемыми и эмоционально хаотичными. Как правило, во время сеанса одна из участниц описывала «всплывавшие в ее голове» воспоминания о том, как отец, брат или дедушка насиловали ее и подвергали пыткам. Вокруг нее сидели три или четыре женщины и держались за руки, а по их щекам текли слезы. Стоявшая на другом конце комнаты женщина колотила по стене «битой столкновения» – мягкой резиновой дубинкой, пока еще одна сидела в углу и стонала, зажав уши руками, а третья сидела посреди комнаты на корточках и методично выдирала страницы из телефонного справочника.

Выброс адреналина, накал страстей, сильнейшая эмоциональная разрядка. Даже само пребывание в этой комнате, где концентрировалось такое напряжение и выплескивались такие откровения, вызывало зависимость, ведь только здесь можно было не сдерживаться и просто кричать, плакать, ругаться, вопить. Никто не заставит остановиться, повзрослеть, вести себя прилично, взять себя в руки. После полуторачасового сеанса мир казался участницам тихим, не стоящим внимания, почти поддающимся управлению.

В мае 1987 года у Линн появились суицидальные наклонности, и психотерапевт назначил ей лечение в стационаре психиатрической больницы. Три месяца спустя она все еще находилась там и была по-прежнему склонна к суициду, ее все еще тревожили жестокие и странные воспоминания, и она понимала, что сходит с ума. Казалось, будто каждое воспоминание об изнасиловании, содомии и пытках пожирает ее тающий разум. За несколько месяцев до этого она оборвала все связи с семьей; а теперь у нее не осталось даже друзей, за исключением других участников групповой терапии. Она не работала вот уже полгода, ее машину изъяли за долги, а сама она была настолько накачана успокоительными, релаксантами, нейролептиками и снотворным, что ей казалось, будто ее жизнь состоит из сменяющих друг друга туманных видений.

Последней каплей стало адресованное психотерапевту девушки письмо из страховой компании, в котором говорилось, что компания не принимает последние диагнозы Линн, и, соответственно, любые связанные с ними требования будут отклонены. Психотерапевт пошел в палату Линн и прочитал ей письмо.

– Что ты теперь будешь делать? – спросил он голосом, в котором звучали нотки гнева.

– Не знаю, – тоскливо ответила Линн.

– Как ты собираешься оплачивать счета за больницу и лечение? – требовательно спросил психотерапевт.

– Понятия не имею. – Линн заплакала.

Он продолжал задавать ей те же самые вопросы: что ты собираешься делать? Как ты будешь выполнять свои обязательства? Куда ты пойдешь после выписки? Чувствуя себя отвергнутой человеком, которому она доверяла больше всех на свете, Линн наконец сказала: «Думаю, я должна буду пойти домой и сгнить там».

На следующий день в больницу приехали помощники шерифа с ордером на содержание под стражей для обеспечения безопасности, подписанным ее психотерапевтом и психиатром. На Линн надели наручники и отвезли ее в психиатрический диагностический центр на обследование, необходимое для приема в государственную психиатрическую больницу. Линн вспоминает этот диагностический центр как сущий ад. Мужчины и женщины бились головой об стену, открыто мастурбировали, мочились и испражнялись прямо на цементный пол. Крики ужаса сотрясали зловонный воздух. Линн сидела и рыдала в углу большой, заполненной людьми комнаты. Двенадцать часов спустя ее тело начало трясти в конвульсиях – проявление абстинентного синдрома. Когда она взмолилась о помощи, санитар велел ей прекратить рыдать и взять себя в руки. «Тебя точно отправят в психушку», – сказал он, глядя на нее с отвращением.

Когда санитар разрешил ей позвонить своему психотерапевту, она умоляла его подписать распоряжение о ее выписке.

– Я сделаю все, что угодно, все, – твердила она. – Я обещаю, я буду усердно работать, я найду способ заплатить вам, я сделаю все, что вы попросите.