Паскаль Буайе - Анатомия человеческих сообществ [Как сознание определяет наше бытие] [litres]

Второе обстоятельство, связанное с первым, состоит в том, что сообщества могут преодолеть демографические ограничения посредством обмена с окружающими группами. Объясняется это тем, что обмен прежде всего подразумевает знакомство людей с разными традициями и тем самым, говоря словами Мэтта Ридли, открывает путь «совокуплению идей», то есть люди получают возможность комбинировать звенья из разных цепей передачи культуры [531] Ridley, 2010. . Другими словами, обмен увеличивает количество и разнообразие цепей трансмиссии, способствуя их распространению, которое поддерживает и меняет традиции [532] Morin, 2016, pp. 125ff. .

Третье обстоятельство, наиболее тесно связанное с ускорением технологических перемен в больших цивилизациях, это, конечно, широкое распространение грамотности, резко увеличивающее объем технической информации, которую можно передать. Кроме того, грамотность способствовала появлению чертежей, планов, табличных данных и других инструментов, постепенно превративших умелых ремесленников в первых инженеров [533] Goody, 1977, 1986. .

Таким образом, чтобы добиться кумулятивной технологии и затем ускоряющегося технического прогресса, нужны не какие-то особые или качественно новые мозги, а создание условий, в которых умы людей могли взаимодействовать. Когнитивные задатки, связанные с изготовлением орудий, а позже применяемые в сложных технологиях действительно носят особый характер – они возникли в ходе эволюции человека благодаря тем преимуществам для выживания, которые давали людям различные орудия и инструменты, и именно поэтому люди удивительно хорошо «понимают» их.

Каждую главу основной части книги я начинал с конкретного вопроса, на который должны ответить науки о человеческом обществе. Вы не найдете здесь определенных ответов ни на один из этих вопросов, но в книге содержится немало информации о том, каким образом можно поставить эти вопросы в интегрированном описании человеческих сообществ, основанном на данных и моделях, почерпнутых из программ разнообразных научных исследований. Я нигде не ссылаюсь на какие-либо границы или различия между «природным» и «приобретенным», на природу как противоположность культуре. Я убежден, что информации в этих главах достаточно для того, чтобы вести исследования, не обращая внимания на эти туманные оппозиции.

Но эти бессмысленные разграничения широко распространены и, несмотря на все усилия настоящих ученых, мелькают в журналистских материалах об исследованиях человеческого поведения, где какое-то конкретное поведение именуется «врожденным» или «биологическим» в противовес «культурному» или «приобретенному». Некий вариант противопоставления природы и культуры с сопутствующими темами противопоставления универсального и непостоянного, физиологического и умственного, неизменного и изменчивого до сих входит в число важнейших постулатов того, что Джон Туби и Леда Космидес назвали «стандартная модель общественной науки» [534] Tooby and Cosmides, 1992. . Такие разграничения, к сожалению, искажают вполне компетентные в других отношениях дискуссии о поведении людей, генетике, эволюции и культурных различиях. На чем основана их поразительная популярность?

Вот умозрительное объяснение. Противопоставление природы и культуры может быть одним из тех общих культурных аттракторов, о которых я упоминал. Так же как представление о несчастье, навлекаемом зловредными силами, или о социальной группе, обладающей особой сущностью, противопоставление природы и культуры может являться результатом наших интуитивных и сознательных мыслительных процессов, а потому будет воспроизводиться вновь и вновь – в разных обличьях, но со сходным набором принципов, в разное время и в разных местах, пусть даже и не во вполне логически связном виде и несмотря на то, что во многом эта идея опровергается достоверными научными данными.

В качестве первого аргумента отметим, что противопоставление такого рода обнаруживается в самых разных человеческих обществах. К примеру, греки размышляли над противоположностью фюсиса и номоса («природы» и «порядка»), развивая чрезвычайно разнообразные подходы к их разграничению, к тому, какие черты человеческого поведения следует относить к первому, а какие – ко второму понятию [535] Lloyd, 2007. . Это были научные, последовательные размышления эрудированных ученых. Однако противопоставление природы и культуры мы находим и во многих малых обществах, где нет специалистов-интеллектуалов. В большинстве африканских общин, например, мир деревни четко противопоставляется миру леса или чащоб. Одно пространство возделано, регулируется нормами и разделено между разными группами, другое – дикое, непредсказуемое, неконтролируемое. Из-за отсутствия специалистов-интеллектуалов эти противопоставления не стали сформулированной и последовательной теорией человеческого поведения, но они работают как основополагающий принцип, организующий представления людей о жизни общества. То же можно сказать о большинстве племенных сообществ Азии или коренного населения обеих Америк. Конечно, нельзя игнорировать множество отличий в этих концепциях. Как отметил антрополог Филипп Дескола, представления людей о природе и культуре могут порождать очень разные формы воззрений, например анимизм, когда люди воображают, что животные или духи могут мыслить и целенаправленно действовать, или тотемизм, подчеркивающий связь общин с определенным видом животных [536] Descola, 2009, 2013. .