Инга Каретникова - Как смотреть и понимать произведения искусств

История изобразительного искусства знает имена выдающихся графиков-иллюстраторов. Русским иллюстраторам, не только дореволюционным, но и нашим современникам, советским графикам, принадлежит в мировом искусстве одно из первых мест. Уже с начала XIX века русские графики постоянно занимались книжной иллюстрацией, обнаруживая качества проницательных и смелых интерпретаторов, дающих свое, изобразительное толкование произведениям литературы.

Книжная иллюстрация — самостоятельный вид графического искусства, имеющий свои особенности.

В задачи иллюстратора входит не только создание листов, сопровождающих текст, но и оформление книги в целом. Обложка, суперобложка, заставки и концовки, стиль графического оформления заглавных букв — все зрительные элементы в книге подчиняются той творческой интерпретации, в какой ее текст подается художником. Они составляют единство.

Для художника-иллюстратора важно обладать чувством эпохи, в которую была написана-книга, знать культуру, породившую ее. Иллюстраторы нередко используют элементы изобразительного искусства, современного тексту самого литературного произведения, вводят детали, типичные для быта того времени, передают атмосферу описанной в книге эпохи.

Художник не только должен стать самым чутким и мыслящим читателем иллюстрируемого произведения, — он должен взглянуть на него глазами творца. Но творческое прочтение произведения художественной литературы иллюстраторами разное.

Некоторые графики стремятся помочь читателю понять содержание книги в соответствии с замыслом писателя. Красота образов, самый дух художественного произведения, характер таланта писателя раскрываются этими иллюстраторами, и их создания как бы сливаются с литературным текстом.

Таковы акварели Д. Дубинского к чеховскому «Дому с мезонином»*. В этих прозрачных, легко исполненных листах есть главное — настроение новеллы Чехова, первого поэта в русской прозе, как его называл Лев Толстой. И образы героев, и окружающая их обстановка, и состояние души, охваченной первым большим чувством, были тонко переданы графиком. Он сумел выбрать важнейшие моменты в тексте, отразить в нескольких листах всю суть повествования. Дубинский взглянул на мир и людей глазами Чехова.

Есть иллюстраторы другого типа. Не строгое следование литературному тексту отличает их. Художников волнуют мысли, навеянные произведением, они развертывают в рисунках образе скорее перед зрителем, чем перед читателем.

Иллюстрированные листы такого рода могут жить отдельно от текста как станковые произведения. Текст как будто послужил лишь толчком, а на основе этого импульса художник создал свое собственное, самостоятельное творение.

Пример таких иллюстраций — листы Александра Бенуа к пушкинскому «Медному всаднику»*, акварели и живописные картины Врубеля к лермонтовскому «Демону», гравюры современного советского графика Андрея Гончарова к Шекспиру и Мериме или к эпосу «Калевипоэг»*.

Не вся полнота содержания поэмы Пушкина, но лишь одна ее тема взволновала. А Бенуа, толкнула его на создание иллюстраций. Художник хотел на основе этого произведения раскрыть те проблемы, которые интересовали его самого и его время.

Топот скачущего медного всадника, зловещие тела, холодные бездушные ночные мостовые, скорченная фигурка несчастного Евгения, — если есть в пушкинском творении нечто страшное, то именно это стало объектом иллюстраций Бенуа. Но не только безумец-герой и неумолимо летящий над ним, как крылатый гриф над жертвой, всадник, — еще один образ возникает в иллюстрациях Бенуа: Петербург, прекрасный город Петра, с его дворцами и набережными, статуями, узорными решетками, прямыми проспектами, сопровождает трагедию маленького, раздавленного человека. Величественный город, уже возникший, уже построенный, уже живущий своей собственной жизнью, присутствует при этом неравном поединке.

Художника можно упрекнуть в односторонности, он по-своему сместил акценты и, стало быть, создал сюиту иллюстраций, подающих нам пушкинские образы очень субъективно. В своих иллюстрациях Бенуа выявил во всей трагедийной силе лишь одну из линий необычайно богатого и сложного по содержанию «Медного всадника»: пушкинскую тему жестокости исторического прогресса, тему бунта индивидуальности и ее разрушения, гибели. Но ужас, которым веет от иллюстраций, говорит о том, как относится к этой теме сам Александр Бенуа, работающий в России начала XX века, в период подавления революции 1905 года. В них нет того замечательного утверждения действенной личности Петра I, которым дышит поэма Пушкина. Листы Бенуа, с их страшным, покрытым тучами небом, с черными тенями, искаженным лицом «медного всадника» — лицом тирана, с храпящим конем, нависающим над маленьким, жалким человеком, становятся для нас не меньшим, может быть, откровением, чем сама поэма Пушкина, но это образы иной эпохи.