Жак Стернберг: Жуткие истории

И вот они вернулись.

И в безучастном взгляде, которым они на нас взирали, не было ни благодарности, ни снисхождения.

СЦЕНА представляет собой ничто. Действие происходит нигде. Впрочем, и действия-то никакого нет. Персонажей тоже нет. Само собой, никто ничего не говорит.

Занавес еще не поднялся, потому что он в химчистке.

Трудно сказать, полон зал или пуст: он еще не построен. И в данный момент неизвестно, будет ли. Возможно, однажды это все же случится, кто знает?

Что касается автора, то нынче утром он задумал пьесу. А днем — взял да и помер.

Обозначенная с обеих сторон изрядным количеством пограничных столбов и плотной сетью электрической проволоки, граница тянется по прямой линии с востока на запад и делит город на две почти равные части, проходя по его центру.

Проволока щетинится шинами, сторожевые посты — все сплошь бронированные и с казематами; на каждой приграничной улице — свой пост, свои решетки и заграждения; таможенники вооружены до зубов, их зоркое око не дремлет.

Нечего и говорить: границу пересечь непросто.

Непросто, но для каждого жителя города совершенно необходимо, потому что с одной стороны границы стоят жилые дома, а с другой высятся здания, где люди работают.

Для пересечения границы у каждого жителя в обязательном порядке должен иметься паспорт и виза.

Паспорт выдается сроком на десять лет, а вот виза — на один проход, либо в одну сторону, либо в другую. А так как выдачи новой визы надо ждать три дня, каждый житель города тратит три дня, чтобы добраться до работы, и столько же, чтобы вернуться домой.

Власти города установили правила, согласно которым потерянные дни работникам компенсируются.

Однако мера оказалась бессмысленной, поскольку недельная зарплата в точности соответствует пошлине за переход границы.

Я прибыл, когда уже стемнело.

Поужинав в общем зале, я поднялся к себе в комнату. Некоторое время постоял у окна и видел, как из пансиона, один за другим, вышли три человека, которые, надо полагать, решили прогуляться перед сном.

Сад пансиона был обнесен оградой; когда кто-то входил или выходил, на калитке позвякивал звонок, тембром напоминавший бубенчик. Около десяти я лег.

Через некоторое время я услышал звонок на калитке. Вскоре после него прозвучал второй. Невольно я начал ожидать третьего и понимал, что не смогу заснуть, покуда его не услышу. Ждать мне пришлось долго: третий постоялец вернулся около полуночи.

Где-то около половины первого я услышал еще один звонок, четвертый. Я собрался было встать, чтобы посмотреть, кто вошел, но шаги уже слышались на лестнице.

Это была тяжелая, размеренная поступь человека, скорее всего, усталого, хорошо знающего дорогу. Шаги миновали второй этаж, затем третий, прошли около моей двери, стали подниматься выше, на четвертый, — и там смолкли.

Тогда я вышел из комнаты и снова убедился в том, что уже видел вечером: никакого четвертого этажа не было в помине. Не было даже чердака. Лестница заканчивалась у моей двери.

Я посмотрел на часы: шесть утра. Удивился. Я никогда не просыпаюсь в это время. Попытался снова заснуть — безуспешно.

Звук лифта отбросил меня на двадцать лет назад. Я вспомнил войну, рассветы тех лет, нависшие надо всеми аресты, внезапные пробуждения. И снова закрыл глаза. Как все это далеко, как будто в другом измерении.

Лифт остановился на моем этаже. Резкий звонок в дверь заставил меня вскочить с кровати. Я пошел открывать.

— Гестапо, — проговорил один из двух мужчин, стоявших на лестничной площадке.

Я хотел что-то ответить, но второй не дал мне сказать.

— Одевайтесь, — бросил он. — Следуйте за нами.

Я подчинился.

Меня втолкнули в машину с надписью POLIZEI и выпихнули на Восточном вокзале. Платформа номер шесть. На седьмой пассажиры садились в скорый поезд, отправлявшийся в Гамбург. На пятой спокойно и деловито штурмовали состав «Париж — Страсбург».

И только на шестой стоял товарняк с надписью ЕВРЕИ на каждом вагоне. Под общий гвалт эсесовцы заталкивали в вагоны для скота женщин, детей, мужчин. Полицейские собаки и полицаи с пулеметами следили за порядком. Меня впихнули в самую гущу.

На платформах 7 и 5 никто не обращал на нас внимания. Наших отчаянных криков не слышали, мы были точно в вакууме.

Я не сопротивлялся. До меня вдруг дошло: мы и в самом деле на других рельсах, в другом измерении, значит, наша песенка спета.