Николай Николаев - 100 великих загадок истории Франции

Итак, в ночь с 3 на 4 октября на траверзе Порту находились: подводная лодка «Ондина»; греческий сухогруз «Екатерина Гуландрис»; французский сухогруз «Альберта-Леборнь». Из трех означенных судов исчезает подводная лодка – после того как с «Прадо» видели, что она идет нормальным ходом. Это – единственный, доподлинно установленный факт. И притом прискорбный.

Дальше греческий сухогруз сталкивается с неопознанными обломками.

«Альберта-Леборнь» получает «радио», в котором якобы идет речь о каком-то столкновении. При этом, однако, остаются неизвестными ни характер обломков, ни первоначальный отправитель радиосообщения.

Быть может, тут произошло случайное совпадение – и на самом деле перечисленные три факта не имеют между собой ничего общего. Однако не исключено также и то, что все три факта совпадают. В таком случае кто-то из двух капитанов – «Екатерины Гуландрис» или «Альберты-Леборнь» – говорит неправду.

В Роттердаме следственная комиссия вновь допросила капитана Киртатаса – его судно все еще стояло в сухом доке.

Киртатасу сказали про «радио», полученное «Альбертой-Леборнь».

– А вы не получали похожего сообщения? – спросили греческого капитана.

– Вы имеете в виду «радио», где упоминалось про столкновение с обломками кораблекрушения?

– Вот именно.

– Ну да, – сказал Киртатас, – речь, наверно, идет о том самом «радио», которое послал я.

– Значит, вы все-таки послали в эфир сообщение?

– Понимаете, после того как произошло столкновение, я решил предупредить другие суда, что в тех водах дрейфуют неизвестные обломки: ведь они же представляли опасность для судоходства.

Члены следственной комиссии в недоумении переглянулись.

– Вы помните точный текст вашего сообщения?

– Нет. Я составил его впопыхах и тотчас отдал радисту. Но сам текст у него не сохранился.

Ответ капитана казался довольно странным, тем более что все судовые радисты обязаны хранить тексты как передаваемых сообщений, так и получаемых.

– Ну ладно, капитан Киртатас, подумайте хорошенько и постарайтесь вспомнить хотя бы то, о чем вы собирались предупредить другие суда.

– Повторяю, я хотел их предупредить о возможной опасности – об этих чертовых обломках.

– Но ведь вы же просили другие суда выйти на поиски обломков – почему?

– Что-то не припоминаю, чтобы я просил их об этом.

– И все же в сложившихся обстоятельствах поиски были необходимы – разве не так? А вы даже палец о палец не ударили…

– Я же говорил – мы дали стоп.

– Вы четко видели обломки?

– Настолько, насколько позволяли условия: ведь темень стояла, хоть глаз выколи.

– Вы можете их описать?

– Это было похоже на корпус корабля с плавными обводами, только без надстроек.

– Вы уверены, что это была не подводная лодка?

– Точно сказать не могу.

– Следовательно, это вполне могла быть подводная лодка?

– Ну да, возможно, – признался Киртатас и отвернул голову. А потом прибавил: – Но это вы так решили, а не я.

После слов Киртатаса члены следственной комиссии оторопели – но не от удивления, а скорее от возмущения. Еще бы! Прошло столько времени, а греческий капитан лишь сейчас соизволил признаться, что его судно, «возможно», столкнулось с подводной лодкой, которой, вне всякого сомнения, могла быть только «Ондина».

– Как долго вы пробыли в том месте, где произошло столкновение? – спросили Киртатаса.

– Часа два.

– Почему вы не стали ждать, пока рассветет?

– Почему? Да потому, что после столкновения могло произойти одно из двух: обломки или сразу пошли ко дну, или их унесло слишком далеко – попробуй разгляди. Все, что я мог сделать, так это предупредить по радио другие корабли.

– А что, если это действительно была подводная лодка?

– Повторяю, тогда мне это и в голову не могло прийти.

Поведение Киртатаса изменилось. Он уже не свидетельствовал, а защищался.

В самом деле, теперь против него выдвигались сразу два тяжких обвинения: во-первых, по вине вахтенных, допустивших навигационную ошибку, его судно наскочило на подводную лодку; во-вторых, после столкновения он не предпринял никаких мер, чтобы отыскать следы корабля, потерпевшего крушение по его же вине.

Однако Киртатас все отрицал, причем на редкость упорно, и некоторые члены следственной комиссии уже засомневались – а виновен ли он на самом деле. Сомнения их основывались главным образом на том, что нельзя объяснить причину столкновения одной лишь рассеянностью вахтенных «Екатерины Гуландрис»… И греческого капитана подвергли очередному допросу.