Майк Браун - Как я убил Плутон и почему это было неизбежно

Предыдущие две недели конференции в Праге были, возможно, самыми жаркими за всю историю современной астрономии. Обычно Международный астрономический союз – это не более чем шанс, предоставляющийся астрономам раз в три года, чтобы прорекламировать свои последние открытия или новые идеи. Вдобавок ко всему ученые прекрасно проводят время в отдалении от родного дома, обедают вместе со старыми знакомыми и разводят сплетни астрономических масштабов. В самый последний день конференции на сессии практически никого нет, все решения по таким довольно важным темам, как, например, точное, до миллисекунды, определение Барицентрического динамического времени (на самом деле я не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло значить), давно уже приняты и почти всегда единогласно.

В этом году в Праге все было иначе. Обычно спокойные астрономы спорили и пререкались днем и ночью, обсуждая Плутон и другие планеты. За некоторые, как правило, не имеющие особого значения решения предстояло еще проголосовать в этот последний день конференции, еще двум суждено было решить судьбу Плутона.

В этот раз обычно пустующая аудитория была наполнена угрюмыми и хмурыми учеными, которым не терпелось вступить в бой.

Пока астрономы подтягивались для вынесения решения в Праге, я и журналист собрались ранним утром в студенческом городке Калифорнийского технологического института в Пасадене и могли наблюдать за все нарастающим волнением ученых через Интернет. В мои обязанности входило добавлять кое-какие замечания и кое-что разъяснять для прессы, а также морально и научно поддерживать астрономов, которые – совершенно справедливо, по моему глубокому убеждению – пытаются предпринять довольно смелый шаг и избавить Солнечную систему от такой обузы, как Плутон. Найдя в Интернете прямую трансляцию с места событий, я направил проектор на огромный экран, и мы все приготовились смотреть.

Три самых тяжелых и изнурительных часа спустя все закончилось. Во время окончательного голосования аудитория наполнилась желтыми карточками, которыми астрономы в Праге голосовали за то, чтобы Плутон перестал называться планетой. Желтых карточек было так много, что можно было их и не считать. После долгих часов подробных объяснений, анализа и обсуждений всех возможных исходов точно я мог сказать только одно: Плутон мертв.

Камеры вокруг жужжали, журналисты что-то говорили в свои микрофоны, а на экране, находившемся на другой стороне комнаты, я увидел самого себя на одном из местных каналов, повторяющего, как эхо: «Плутон мертв».

Прежде чем кто-то успел задать вопрос, я быстро позвонил Дайен. Она как раз должна была быть на работе. Тут я вспомнил, как полтора года назад я позвонил ей сразу же после того, как обнаружил Ксену. Как только она подняла трубку, я сказал: «Я нашел планету!»

Тогда она с удивлением спросила: «В самом деле?»

Да! Да! В самом деле!

Но сегодня, как только она подняла трубку, я сказал: «Плутон больше не планета!»

Ее голос упал: «В самом деле?»

Да! Да! В самом деле! Я был так взволнован исходом голосования, что даже не обратил внимания на то, как изменилось ее настроение.

Долгое время она просто молчала, но наконец тихо произнесла: «А что со Ксеной?»

Но Дайен знала ответ. Ксена разделила участь Плутона, и Дайен уже оплакивала эту маленькую планету, которую мы успели так хорошо узнать.

После я встречал многих людей, которых огорчило низведение Плутона. И я прекрасно понимал – Плутон был частью их мысленного мира, чем-то, что однажды помогло привести в порядок их разрозненные мысли о Солнечной системе, о своем месте в ней. Плутон был для всех границей бытия. Вырванный из этого мира, Плутон оставил после себя необъяснимую пустоту.

В то утро Дайен испытала то же самое, но только по отношению к Ксене, а не к Плутону. Для нее Ксена была больше чем просто десятая планета. Она полтора года слушала мои бесконечные разговоры и знала о Ксене все, что только можно было знать о десятой планете. Дайен знала об ее крохотном спутнике, об ее неправдоподобно сверкающей поверхности и даже о ее атмосфере, превратившейся в тонкий слой льда. Мы с Дайен говорили и говорили о волнующей находке, о том, как назвать десятую планету, о том, сколько таких, как она, блуждает в космосе. Ксена стала такой же частью нашего с Дайен мысленного мира, каким был Плутон для кого-нибудь другого. И она навсегда будет связана в наших душах с нашей дочерью Лайлой, которой было всего три недели, когда мир узнал о Ксене. Постоянное недосыпание, смятение, бесконечные вопросы о том, как изменится наша с Дайен жизнь после рождения дочери, — все эти воспоминания о первых месяцах жизни с малышкой Лайлой были неразрывно связаны с воспоминанием о том, что стало страстью к десятой планете, нашей одержимостью: стремление узнать больше, поиск других планет, бесконечные вопросы о том, как изменится наша с Дайен жизнь после этой вселенской находки…