Ж. Рони. - Колдунья.

— Хочешь ужинать? спросила Клотара жена.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, я поѣлъ окорока у Маморэ...

Тогда всѣ трое просидѣли еще съ полчаса, не перекинувшись ни словомъ, и томительная унылая тишина нарушалась только однозвучнымъ тиканьемъ маятника. Затѣмъ, мало по малу, всѣ погрузились въ тяжелый сонъ.

На другой день, около трехъ часовъ пополудни, вся семья Клотара стояла въ величайшемъ волненіи ожиданія на порогѣ своего жилища.

Широкое пространство лежало передъ ними, все освѣщенное яркимъ полуденнымъ солнцемъ вплоть до самаго горизонта, на волнообразной линіи котораго причудливо рисовались группы деревьевъ; побѣлѣвшія нивы золотились подъ теплыми солнечными лучами.

— Онъ идетъ! вскричалъ Клотаръ.

Между тополей показалась чуть замѣтная движущаяся человѣческая фигура, которая то скрывалась за холмами, то снова появлялась, ослѣпительно освѣщенная лучами солнца. По мѣрѣ приближенія этого человѣка, можно было различить его длинную рясу, совершенно непохожую на обыкновенную крестьянскую одежду. Онъ очень спѣшилъ, обрывая упрямыя вѣтви ивъ, заграждающія ему путь, и ломая нѣжную зелень изгородей. Клотаръ пошелъ ему на встрѣчу. Минутъ черезъ десять, братъ Гонора уже входилъ въ хижину. Одежда его, вся засаленная, лоснилась; брюшко сильно выдавалось впередъ ивъ подъ впалой груди; глаза высматривали хитро и злобно. Отецъ и мать разсказали ему болѣзнь Бертины. Монахъ слушалъ, и насмѣшливая самоувѣренная улыбка не сходила съ его губъ, а молодая дѣвушка вся дрожала отъ волненья, и сердце въ ней замирало отъ радостной надежды.

— Я понимаю... я понимаю... успокоивалъ монахъ.

Онъ вполнѣ отвѣчалъ за счастливый исходъ, но выздоровленіе не могло послѣдовать разомъ; кромѣ того, требовалась нѣкоторая сумма денегъ для уплаты издержекъ на заклинанія и на вкладъ въ церковь Богоматери.

— Такъ, франковъ сорокъ... не больше...

Крестьянинъ, съ видомъ мрачнымъ и недовольнымъ, поднялся наверхъ, порылся въ потаенномъ уголку, гдѣ хранились его немногія сбереженья, и, возвратясь, съ суровой строгостью во взглядѣ, дрожащими руками вручилъ монаху нѣсколько потемнѣвшихъ отъ времени монетъ. Монахъ, съ плохо скрытой безстыдной усмѣшкой, запряталъ деньги въ свой поясъ.

— Гдѣ у васъ боль? обратился онъ къ Бертинѣ.

Дѣвушка указала на правое бедро:

— Ноетъ, тянетъ... ударяетъ въ колѣно... рѣжетъ... точно огнемъ жжетъ или когтями скребетъ...

— Такъ, вѣрно! отозвался монахъ, я понимаю, что это такое. Присядьте.

Она сѣла, дрожа съ головы до ногъ, а онъ, съ помутившимся взоромъ блуждающихъ глазъ, простоялъ съ минуту неподвижно, торжественно, какъ бы священнодѣйствуя.

— Нѣтъ знака на вашей ногѣ?

— Никакого.

— Прекрасно, я такъ и зналъ.

Клотаръ и его жена съ какимъ-то рабскимъ благоговѣніемъ созерцали всемогущаго монаха.

— Сложите руки, приказалъ онъ и повторяйте за мною слова молитвы.

Бертина сложила руки, и монахъ началъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ:

— О, Пресвятая Дѣва Марія! никогда еще никто, возложившій на Тебя все упованіе свое, не оставался неуслышаннымъ Тобою! Съ чистымъ сердцемъ, съ полной вѣрой и надеждой на Твое всемогущее заступничество, прибѣгаю къ тебѣ, о, Марія! о, добрая Матерь наша, съ горячей мольбой о помощи... Умоляю тебя, милосердная Пресвятая Дѣва Марія, сокруши злыхъ демоновъ, которые вселились въ мою ногу! изгони изъ меня нечистую силу!..

Голосъ монаха, глухой и прерывающійся, постепенно понижался до страшнаго таинственнаго шопота, производившаго подавляющее впечатлѣнье на молодую дѣвушку. Полуопущенныя вѣки его судорожно дрожали. Клотаръ съ мрачнымъ, торжественнымъ видомъ низко склонилъ голову...

— Теперь, сказалъ монахъ, я буду выгонять злыхъ духовъ... нѣтъ ли у васъ ножа или сабли, очень блестящихъ?

— Отецъ мой былъ солдатомъ, отвѣчалъ Клотаръ: — у меня есть его сабля.

— Блеститъ она?

— Да, очень сильно.

— Ступайте, принесите ее!

Крестьянинъ ушелъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, и возвратился вооруженный кавалерійской саблей.

— Станьте въ дверяхъ... я выйду на дворъ... и когда начну заклинанья, вы ударяйте саблей, кружа ею въ воздухѣ, чтобъ нечистые духи не вошли въ жилище... Они боятся блестящаго лезвія!..

Родители осторожно вывели Бертину подъ навѣсъ двора. Тамъ свинья тихо ворчала въ своей канурѣ, голуби прогуливались взадъ и впередъ, а воробьи прыгали на своихъ тонкихъ гибкихъ ножкахъ, легкіе и воздушные, среди важно расхаживающихъ куръ, роющихъ землю.