Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995. С. 272.
Гинзбург Л. Поэтика Осипа Мандельштама // Гинзбург Л. О старом и новом: Статьи и очерки. Л., 1982. С. 282–285.
Это инвариантный, повторяющийся образ в поэзии Бредского. Ср. приобретающий вселенский смысл образ наседок, несущих яйца, в «Стихах о зимней кампании 1980 гада» и образ человека-яйца в «Примечаниях папоротника».
Перекличка «перепутья» в «Августе» Бродского с «перепутьем» из «Пророка» Пушкина (а также с «Мечты о славе! Но зачем…» Федора Сологуба и с «Памятником» Ходасевича) была отмечена Йенсом Херлтом, который, однако, не соотнес «светофор» с серафимом и Люцифером: Herlth J. Поэт и сплетни (Об одном мотиве в последнем стихотворении Бродского) // Brodski w analizach i interpretacjach. Pod red. P. Fasta i J. Madlah. Katowice, 2000 (= Biblioteka Przeglądu Rusycystycznego. Nr 5). S. 100, piz. 24.
Амурский В. Запечатленные голоса: Парижские беседы с русскими писателями и поэтами. М., 1998. С. 14.
Ср. в интервью Виталию Амурскому: «<���…> я думаю, что не человек пишет стихотворение, а каждое предыдущее стихотворение пишет следующее» ( Амурский В. Запечатленные голоса. С. 10).
Аллюзии на октябрьский переворот 1917 года сознаются цитатами из посвященной революции поэмы А. А. Блока «Двенадцать». Строки «<���…> крупа… <���…> / Бредет сомнамбулический отряд» (I; 120–121) напоминают о блоковских снеге и об отряде из двенадцати красногвардейцев, а стихи «завесою дождя отделены / от нас с тобою десять человек» (I; 121) являются вариацией блоковского стиха «Идут двенадцать человек». Поэма Бродского соотнесена с балаганным театром (один из ее персонажей — Арлекин). Карнавально-балаганные мотивы прослеживаются и в «Двенадцати» ( Гаспаров Б. М. Тема святочного карнавала в поэме А. Блока «Двенадиать» // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. М., 1994. С. 4–27). Соотнесенность «Шествия» с поэзией, посвященной революции, создается также жанровым обозначением этого текста «поэма-мистерия», вызывающим ассоциации с революционной «Мистерией-буфф» В. В. Маяковского.
Речь идет о князе Мышкине, одном из персонажей «Шествия».
Весло в этом фрагменте «Шествия» отсылает также к пушкинскому «Ариону», в котором говорится о «таинственном певце» (аллегорически означающем самого Пушкина), спасшемся с погибшего челна, весельного корабля. Реминисценция из «Ариона» содержится также в стихотворении Бродского «Письмо в бутылке (Entertainment for Mary)» (1964) и в поэме «Зофья» (1962).
В «Шествии» есть еще одна цитата из «Медного Всадника», также имеющая оспаривающий смысл: «Люблю тебя, рассветная пора, / и облаков стремительную рваность / над непокрытой влажной головой, / и молчаливость окон над Невой, / где все вода вдоль набережных мчится / и вновь не происходит ничего, / и далеко, мне кажется, вершится / мой Страшный Суд, суд сердца моего» (I; 135). В пушкинской поэме описывается страшное наводнение, которое петербургские жители осмысляют как суд, «Божий гнев»; в поэме-мистерии Бродского сказано о наводнении как о вечно наступающем, но не совершающемся, а Божий суд заменен судом не Бога, но повествователя над миром и над собой (выражения «мой Страшный Суд», «суд сердца моего» могут быть поняты и иным образом: «суд надо мною», «суд над моим сердцем»). Нынешний век воспринимается Бродским как выродившийся, деградировавший в сравнении с XIX столетием; в настоящем ничего не происходит, век умирает: «И с пересохших теннисных столбов / <���…> / слетает век, как целлулоидный мяч» (I; 137).
Другой пример такого приема с обыгрыв а нием омонимии слов «пис а ть» и «п и сать» — стихотворение «Натюрморт» (1971). Он проанализирован Л. М. Баткиным в книге «Тридцать третья буква: Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского» (М., 1997. С. 59).
Умирание и смерть — сквозные мотивы «Шествия». «Плач и слезы по себе» (I; 129), «похоронный хор и хоровод, / как Харону дань за перевоз» (I; 129) — так пишет Бродский в «Шествии» о своей поэме. Шествие персонажей по октябрьским улицам под непрекращающимся дождем, в промозглых сумерках напоминает не только печальный балаган, но и похоронную процессию.
Эти строки — своего рода «гиперцитата», отсылающая одновременно к двум пушкинским текстам. По смыслу она связана со строкой «в багрец и золото одетые леса» (III; 247) из «Осени». Но в плане выражения, по словесной форме эти стихи ближе к пушкинскому «Золоту и булату»: «„Всё мое“, — сказало злато», <���…> / «„Всё куплю“, — сказало злато» (III; 351). «Гиперцитаты» — отличительная черта поэтики Бродского.
Читать дальше