Поль Вирилио - Информационная бомба

Итак, цифры готовы установить царство своего математического всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами и предметами.

Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии. Теперь надо не «спасать феномены», как того требует философия, а прятать их, оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни было осмысленной деятельности.

В этом контексте кризис современного искусства представляется всего лишь клиническим симптомом кризиса самой современности — одним из многих предвестников начинающегося распада темпоральности.

В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией телеприсутствия и live передачами, современное искусство, «искусство присутствия», перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его «сущность». Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными инсталляциями и «искусстве движущихся картинок», с XIX века представленном кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и породила новые формы театрального представления.

Историчность, одна из форм «сжатия времени», ныне сведена к нулю — она стала простым «цитированием», растворяющимся остатком, где временная последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем настоящем…

«Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа — единства времени, — представленного началом, серединой и концом», — пишет Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc

— непосредственному настоящему — в ущерб hie — данной «сцены» и данного «действия», любой сцены и любого действия".1 «Здесь» больше не существует, все существует «сейчас», как мы заметили выше.

«Новое театральное представление» — попытка справиться с временной перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом — неловко пытается соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и передатчиком.

«Парадокс актера» эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране), заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть представлением тела (на сцене).

Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках… Страх перед zapping'omiv становится повсеместным.

Если «настоящее» — это ось симметрии проходящего времени, то сейчас его вездесущий центр полностью контролирует жизнь «развитых» обществ, и нам надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны также избегать внезапного «разрыва симметрии» времени, который может отбросить нас в будущее, — хотя провал экономического планирования несколько снизил эту опасность.

Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к окружающим нас существам.

Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием, интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action).