Александр Гордон - Диалоги (июль 2003 г.)

Смерть, весь мир смотрит на Астапово, Корней Чуковский едет на похороны и не попадает, потому что… Я недавно только узнал, ведь мы не знали, был Чуковский на похоронах или нет. Один специалист даже говорил, что он видел в кинохронике его лицо. Но Чуковский был совсем другой, может быть, это была ошибка, может, нет, он не мог там не быть. А с другой стороны, кажется, он не был. Оказывается, поезд задержало начальство. Приехавшие из Петербурга в Москве потеряли 5 часов и на похороны опоздали.

Когда они приехали, уже возвращались люди. Чуковский доходит до Ясной Поляны, и Чертков ему протягивает письмо Толстого. Представляете, получить от Толстого ответ? Вот так. Чуковский тут же ринулся в Петербург, и это письмо было напечатано как последняя в жизни статья Льва Толстого.

А недавно в музее Чуковского появился немножко необычный экспонат. Мы достали наконец рисунок, о котором давно знали, что он есть. Это художник Расинский прошёл по следам Толстого, тут же после смерти, расспросил всех, как он проснулся, как встал, секретарь ему рассказал, как запрягли лошадь, как поехали. И он нарисовал тут же, по этим горячим следам, все эти эпизоды. И есть рисунок, где Толстой пишет ответ Корнею Чуковскому. Этот экспонат теперь в музее. Это производит большое впечатление, потому что, где Чуковский с его «Мухой-Цокотухой», и где Толстой. И вдруг люди видят: Лев Толстой пишет письмо Корнею Чуковскому. Это такое вот наше приобретение.

А.Г.Поздравляем вас с ним искренне.

Л.Ш.Можем сейчас посмотреть, я, по-моему, приносил эту картинку сюда.

А.Г.Если будет такая возможность. Но давайте мы сейчас не будем обращать внимания на картинки, они будут нас сопровождать, тем более что мне говорят, что она была на заднике. Вот эта картинка?

Л.Ш.Да.

А.Г.Потрясающе.

Л.Ш.Только у вас немножко ракурс не тот.

А.Г.Но Лев Николаевич, насколько я понял, воспользовался фонографом именно для диктовки?

Л.Ш.Да, для диктовки писем, но не только. Если уж человек гениальный, то он гениален во многом. Толстой использовал фонограф и для диктовки художественных произведений. Это только начало было, а он уже увидел средства, которыми можно сохранять и передавать художественную информацию. Он прочитал отрывок из Гюго – он сам перевёл отрывок из «Гражданской войны» Гюго, и там есть один очень трогательный эпизод, когда мальчик пытается спасти своего отца. И Лев Толстой читает этот эпизод, очень сам взволнован, там чувствуется это. Он даже хотел разыграть сказку для внуков и записал одну сказку про волка и мальчика. Так что это он тоже попробовал. И когда я, наконец, добрался до так называемого «Альбома Эдисона»… Это был представитель Эдисона, однофамилец нашего поэта, Юрий Блок, он собирал впечатления людей, которых записывал. Там одна из записей – Толстого, где он говорит, что фонографу принадлежит большое будущее. Но ведь долгое время считалось, что всего несколько записей Толстого сохранилось.

А.Г.Я был убеждён, что две…

Л.Ш.Да, да. И я, наконец, понял, откуда это шло. Значит, Толстой получил фонограф, начал диктовки, но потом – как пишет его секретарь – счёл более удобным диктовать секретарю. То есть Гусев это как-то подчёркивал, и он немножко, по-моему, ревновал к фонографу. И вот с лёгкой руки Гусева эта фраза, что «Толстой потом счёл более удобным», пошла по многим книгам и повторялась не раз. И дальше Гусев пишет: «Сохранилось несколько записей Толстого». Сколько несколько? Потом фонограф куда-то перевезли, валики оказались в другом месте. К счастью, это хорошо получилось, потому что их никто не трогал. Фонограф жил в Ясной Поляне, а валики перевезли в государственный музей, в Москву, и они там в фонде спокойно лежали.

И когда понадобилась точная цифра, я позвонил и говорю: сколько у вас записей? Они говорят – 19. Странно было как-то, что так много. Но это очень длинная история, давайте об этом в следующий раз. В общем, выяснилось, что их гораздо больше, и что они не только в Ясной Поляне, и не только в Москве, они есть в Ленинграде. Совсем уже последняя находка была сделана в Америке, причём валик этот уже не раз считался погибшим, уже не раз писалось, что он погиб во время пожара. Но, выясняя все оттенки истории, я туда писал раз, два, три, мне ответили – погиб. И вдруг получаю письмо из архива Эдисона, что, «разбирая неопознанные валики, мы наткнулись на валик, который сохранился в вещах одного из менеджеров». Он вопреки правилам этот валик унёс домой, оказывается, и когда весь архив погиб во время пожара, этот валик остался.