Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Но Жан-Поля интересует не столько стоящий на страже немецкого языка пуризм Вольке. Ему импонирует, что этот человек хочет изгнать из языка алогичность и беспорядочность, что он пишет, например, prachtig и machtig без умлаута — потому что так же пишется rosig и artig [31] В немецком языке в прилагательных, образованных из существительных Pracht (роскошь, блеск) и Macht (мощь, власть), буква «а» приобретает умлаут: prächtig и mächtig, в то время как rosig (розовый) и artig (послушный) сохраняют корневую гласную без изменений. . Он хотел бы поступать так же, но боится насмешек читателей. Хваля и поддерживая Вольке, сам он „всеобщим языком“ не пользуется. Когда в 1812 году появляется главное произведение Вольке, Жан-Поль становится одним из его „покровителей“.

Произведение это называется „Руководство ко всеобщему немецкому языку или к распознанию и исправлению нескольких (по меньшей мере двадцати) тысяч языковых ошибок в литературном немецком наречии; вместе со способами избежать и уберечься от многочисленных орфографических ошибок, ежегодно доставляющих пишущим на немецком языке 10 000 лет излишней работы или расходов в 500 000“, содержит почти пятьсот страниц и являет собой трудное, но забавное чтение. Так, например, языковая логика Вольке обнаружила, что артистка или портниха — это только жена артиста или портного, а если она и сама играет или шьет, то должна называться „игрицей“ или „шитницей“.

Он очистил орфографию от всего излишнего, грамматику — от всего чужеродного, но его „общеязычный“ текст нельзя читать без удивления.

Самое большое открытие Вольке заключено в утверждении, будто Адам и Ева говорили в раю по-немецки, правда, то было одно только слово — „чудесно“, но из него вырос не только немецкий, а и все другие языки на свете. В занимающей семьдесят страниц дидактической поэме, которая завершает его научный труд, Вольке так объясняет это историческое событие: „Дитя неба“, то есть разум, наделило духом языка „немецких предков“, то есть германцев — „верных, славных“, которые потом столь героически противостояли „римлянам“, оно избрало их, чтобы именно они открыли первый „смысловой язык“.

Когда в 1811 году гофрат в письме настаивал, чтобы писатель подал пример, вводя язык, освобожденный им от всех неправильностей, Жан-Поль решительно отказался: „Ничто на земле не подвластно неизменным правилам… Мы отказываемся от старых государственных форм, философии, правителей и 10 000 вещей; пусть же настанет черед и для старых языковых соразмерностей“. Его занимает лишь создание составных слов, и это не случайно, поскольку из-за нелюбви к прилагательным он больше других пользуется именно составными словами, частично сам создает их, нередко испытывая при этом неуверенность. Его беспокоит господствующая здесь непоследовательность (в одних случаях первое слово берется в родительном падеже с непременным „s“ в конце, в других, очень близких по значению, без него). Он вмешивается в спор, который публично ведет Вольке с серьезными филологами, годами собирает составные слова, пытается классифицировать их, пишет статьи об этом и, наконец, делает из них книгу, вынуждая потом Якоба Гримма выступить против всей этой нелепицы.

Не преднамеренная шутка, которая могла бы разжижить сухую материю, делает книгу смешной, а невольная: для того чтобы вывести правило употребления соединительного „s“, Жан-Поль кропотливо классифицирует составные слова и в результате потраченных усилий приходит к выводу, что на букву „s“ классификация никакого влияния не оказывает.

А продолжение „Зибенкеза“ не написано», «Самоописание жизни» не закончено, и «Комета» тоже остается лишь фрагментом.

Иной человек утрачивает связь с современностью еще при жизни. Духовной смерти людей особенно способствуют общественные переломы. То, что выделяло человека, что порой придавало ему даже величие, быстро становится достоянием истории. Старики отступают на задний план большей частью вынужденно, пусть внешне и добровольно. Непродуктивность в старости редко обусловлена биологическим фактором.

Нас часто удивляет, что знаменитые люди продолжают жить во времена, которым они уже не принадлежат. Жизнь Гёте — исключение: продолжительность не сказалась на ее величии. Как знать, может быть, ранняя смерть или безумие уберегли Шиллера, Новалиса, Клейста, Гёльдерлина от того, чтобы они пережили собственное значение. Но помним ли мы, что поэт Геттингенской рощи или «Луизы» — Иоганн Генрих Фосс — жил в эпоху Реставрации? Он умер только в 1826 году, писатель «Бури и натиска» Клингер — в 1831 году, а железный Арндт, певец освободительных войн, пережил революцию 48-го года и мог бы еще читать Раабе, Фонтане, Келлера и Штифтера. Когда вышла последняя книга Августа Вильгельма Шлегеля (перевод индийской «Рамаяны»), была уже написана «Немецкая идеология» Маркса и Энгельса. Усердно работали эти старики, пытаясь забыть, что время их ушло.