Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Они совершили еще одно совместное путешествие — в Дрезден, где мнимая дружба перешла в антипатию, так как только сейчас он заметил ее аристократическую спесь по отношению ко всему «низкому», и связь с ней окончательно надоела ему. «Ах, у меня нет никакой свободы, в этом все дело… Впредь я никогда не буду путешествовать иначе как пешком и один». Эмилия уезжает в Шотландию и позднее выходит замуж за мекленбургского арендатора. В течение многих лет он еще пишет ей цветистые письма, по которым видно, что сказать ей ему нечего. Похождение с аристократкой (не последнее) опять кончается признанием, что она не соответствует его мечтам.

Но то, что он называл мечтами, — это, собственно, жизненный план, которым он руководствуется. Всегда кажется, будто он плавает в чувствах — но плывет он к определенной цели. Он часто отмечал как чудо, что вымыслы его книг становятся фактами его жизни, но не видит, что сам творит чудо, превращая свои желания в действительность. Он всегда точно знает, чего хочет, и это-то и делает его жизнь столь привлекательной, но и при всей рационалистичности — жутковатой. Ни случайность, ни нищета, ни богатство не могут сбить его с пути. Его удручает, что таковы лишь очень немногие люди. Он видит, что у них есть планы на неделю, на год, планы дел, но нет планов жизни. «Бесцельно бредут люди по дороге жизни, случай, нужда, страсть толкают их к чему-то, а они мнят, что это и есть их цель; золото и почетные медали всю жизнь увлекают человека на дно, и оболочка его умирает, а душа так и не узнала полета». Он сетовал на «тупость человеческих желаний» и хотел бы украсить кладбища «всеобщей эпитафией»: «Тут покоятся существа, не ведавшие, чего они хотели».

Это он написал госпоже фон Берлепш уже в начале их отношений, и она согласилась с ним, не подозревая, что и сама, подобно другим, станет жертвой его жизненного плана. Не будем утверждать, что он действовал сознательно: в сущности, все эти знатные дамы не более чем материал для его «кардинального романа». Все похождения такого рода приходятся на время между началом и завершением работы над ним. Женщина значит для него то же, что перемена мест, где он живет и которые посещает в эти годы: он выбирает главным образом города-резиденции, чтобы завоевать их для своего «Титана». Исключение составляет один только Лейпциг: тут он потерпел неудачу. Но он скоро это понял.

Когда он вернулся из Дрездена, оказалось, что студент Самуэль удрал, прихватив кассу старшего брата. Теперь ничто больше не держит Жан-Поля в городе, чьи окрестности столь же плоски, как души его жителей. Торговый город ему не по вкусу, потому что ему отвратительны торговцы. Он любит мелкое бюргерство, как любят родину, и питает ненависть-любовь к аристократии как объекту своих романов и сатир. Так же как французские революционеры не знали, что результатом их борьбы станет господство дельцов, так и Жан-Поль не знал, что его преобразующий общество литературный труд пойдет на пользу людям, которых он в своем презрении едва замечает: на пользу «лавочникам», «меркантильным, сребролюбивым, эгоистичным душонкам» — буржуазии.

Странствия, которые он предпринимает еще из Лейпцига, в самом деле пешком и один, — это своего рода разведывательные вылазки. Он ищет новое местожительство. Ему нужны люди, которые «заставляют думать и стремиться достичь их уровня». У Лафонтена в Галле, у капельмейстера Райхардта в Гибихенштайне он их не находит, не находит он их и у Глейма в Хальберштадте. Остается, таким образом, Веймар. «В одном летнем сюртуке и с набитыми обувью и бельем сумками, без портпледа и вообще без всего» он — через Вайсенфельз, где гостит у родителей Новалиса, и через Йену, где обедает с Фихте и где Шиллер под предлогом мнимой болезни его не принимает, — идет в Веймар, где наносит визит Гёте и Виланду и празднует трогательную встречу с супругами Гердер.

У Виланда в Османштедте «мне, облаченному в насквозь продуваемую летнюю одежду, пришлось из-за ужасного холода надеть его сюртук… и я бродил по дому, как старик. Да ниспошлет бог каждому поэту такую ловкую, приветливую, стойкую, снисходительную и услужливую, простодушную и чистосердечную жену. Когда в „Рейхсанцайгере“ было написано о вызываемой простудой дизентерии, она из предосторожности принесла мне теплые носки… У его незамужних и вдовых дочерей прекрасные сердца, но вот лицами они не удались… Днем она предложила мужу (а он утверждает, что утром сам уже думал об этом), чтобы я жил в доме напротив… а у них столовался (за деньги); он сказал, я вселяю в него новую жизнь и все меня любят — конечно, потому что я их веселю и потому что такую семью нельзя не любить. Я обещал в Веймаре подумать. Но это не годится, потому что два поэта не могут постоянно общаться, потому что я не хочу надевать на себя цепь, будь она выкована даже из благоуханий на бледном огне луны, и потому что я уверен: находись в этом обществе, я при своем одиночестве в конце концов женюсь на одной из его дочерей, а это противоречит моему плану».