Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

К заслугам этого человека в июне 1792 года (ровно за год до смерти) прибавляется еще одна: он открыл величие одного из великих писателей. Именно тогда до него дошел обернутый в черную клеенку пакет от незнакомца, присланный неведомо откуда, с толстой рукописью. Сопроводительное письмо требует от больного, замученного человека, чтобы он не только прочитал и оценил рукопись, но и нашел издателя. Ибо незнакомец не хочет доверить ее «духовным работорговцам» на книготорговой бирже. «Мне сладостно знать, что я посылаю ее сердцу, родственному тому, под которым его вынашивали и вскармливали». — И профессор Мориц принимается читать, приходит в восторг, не верит, что это написано начинающим. Отправителем значится некий господин Рихтер из Шварценбаха под Гофом, в Фогтланде. Мориц принимает это за обман, подозревает, что какая-нибудь знаменитость проверяет его критические способности, прибегнув к чужому почерку. «Я не понимаю, ведь это еще выше Гёте, это нечто совершенно новое», — говорит он (по свидетельству одного из его младших братьев), за два дня прочитывает всю рукопись, на третий читает вслух братьям сцену, где Густав (которого во избежание слишком раннего соприкосновения с безнравственностью общества воспитывают под землей) впервые ранним утром видит красоту мира: «И вот волны живого моря сомкнулись над Густавом, у него перехватило дыхание, ему ослепило взор, душа его была потрясена необозримым ликом природы. Но когда он стряхнул с себя первое оцепенение, отворил свою душу, открыл ее этим потокам жизни, когда ощутил тысячи рук, какими великая душа мироздания захватила его в свои объятия, когда разглядел, как колышется цветущая зелень, как вокруг него склоняются лилии… когда испугался горами громоздящихся на небе багрово-черных туч… когда увидел, что горы лежат на нашей земле, подобно новым землям, когда его окружила бесконечная жизнь, жизнь, летящая птицами среди облаков, жизнь, жужжащая у его ног, золотящаяся в листве, когда увидел, как ему кивают огромные деревья своими руками и главами… — тогда небо озарилось сиянием и за беглянкой-ночью, пылая, потянулся ее шлейф, а на краю земли покоилось солнце, подобное короне бога, скатившейся с божественного трона».

Не прошло и двух месяцев после получения пакета, как профессор Мориц написал незнакомцу: «Живи Вы на другом конце земли, меня не остановили бы и сто ураганов, чтобы добраться до Вас, я полечу в Ваши объятия!.. Где Вы живете? Как Вас зовут? Кто вы?.. Ваше произведение — жемчужина; оно неотступно со мной, я хочу, чтобы создатель его открылся мне ближе!»

И позже, в июле, когда он познакомился и с приложенной повестью, он написал: «Тот, кто создал историю Вуца, бессмертен! Мы должны, нам необходимо как можно скорей увидеться! Для Вас раскрыто здесь больше сердец, чем Вы знаете и думаете!»

Он не только восхищается; узнав, в какой нищете живет автор, он действует, притом быстро. По достоверному рассказу его друга Клишинга, он все еще (в чем тоже сказывается родственность с Рихтером) «холостяк и девственник» — это в 35 лет! Но с недавнего времени он обручен. Имя невесты — Христиана Фредерика Мацдорф, она сестра одного берлинского издателя и книготорговца; когда знаменитый шурин расхваливает ему книгу новоявленного гения, он немедленно соглашается издать ее. Слова «это еще выше Гёте» примерно означают: вообще лучше всего написанного, ибо Мориц не только почитатель Гёте, но и его друг еще со времен Италии и, стало быть, знает, что говорит.

Следующее письмо Морица в Шварценбах сопровождается уже свертком с тридцатью дукатами. Еще семьдесят будут высланы после напечатания. В этот летний день кончилась жесточайшая нужда Рихтера. Племянник Шпацир называет самым прекрасным в жизни Жан-Поля вечер, когда тот побежал в Гоф, чтобы высыпать на колени бедствующей матери золотую благодать.

Целый год он, не прекращая ежедневной работы учителя, тяжко трудился над романом, занявшим 400 страниц. Все, что могли дать в качестве материала его жизнь, чувства, окружение, картины природы, друзья и враги, он, отстранив и возвысив поэтической фантазией, наделив более глубоким смыслом, внес в роман, перегрузив его при этом всякого рода загадками, которые никогда не будут разгаданы. Все кое-как связано нитью действия, часто запутанной, а то и невидимой. Теперь, поскольку автор решил поставить точку, не хватает предисловия (без которого, или даже которых, не обходится ни одна его книга) да заглавия.