Александр Никонов - Russian X-files. Сеансы черной и белой магии с разоблачением

Постепенно злоба детей к чужаку все нарастала. Мне стали подбрасывать в кашу тараканов, дождевых червей. Выливали суп, а иногда и писали на мой табурет за столом. Потом уже стали откровенно бить – пощечинами по лицу, плевали в лицо, не стесняясь. Я видел глаза детей, делавших это, и до сих пор боюсь темных глаз, темных волос и лиц…

Я был загнан в угол окончательно. Однажды я стоял, прислонившись к решетчатому забору, смотрел на бегающих русских ребят и плакал. Вдруг ко мне с той стороны забора подошел крупный светловолосый парень и спросил:

– Ты чего плачешь, пацан, обижают, что ли?

Я кивнул и быстро, глотая слова, чтобы успеть высказаться, рассказал парню, что я не знаю грузинский, что меня из-за этого бьют, что я не могу больше здесь находиться.

– Погоди немного, – сказал парень и убежал. Через минуту он был уже на территории грузинской группы, подошел ко мне, взял за руку и повел по двору. Вокруг столпились мои обидчики и, как зверьки, с любопытством смотрели, что будет.

– Я – Коля, вы меня знаете. Это – он указал на меня – мой друг. Я набью морду любому, кто его обидит! Понятно или сказать по-грузински?

Дети закивали, как болванчики, злобно глядя на меня. Я был восхищен речью шестилетнего Коли, но понял, что завтра мне придет конец… Когда мама вела меня домой, я срывающимся голосом попросил:

– Мама, не отправляй меня больше в этот детский сад, я не буду мешать дома, не буду спускаться во двор и даже ходить по комнатам. Я буду неподвижно сидеть на стуле, чтобы не мешать, только не отправляй меня сюда больше!

Но мама назвала все это глупостями, сказала, чтобы я поскорее подружился с ребятами и выучился говорить по-грузински. Что-то оборвалось у меня в душе, положение было безвыходное. И вдруг я почувствовал какой-то переход в другую бытность, я стал видеть все как-то со стороны. Вот идет женщина и ведет за руку сутулого печального ребенка – это я. Солнце перестало ярко светить, все стало серым и бесшумным, как бы неживым. Я почувствовал, что наступило время какого-то решения, это время может тут же закончиться, нужно спешить. И я твердо сказал про себя совершенно чужими словами: «Этот вертеп должен сегодня сгореть!». Тут опять засияло солнце, я оказался на своем месте – за руку с мамой, она что-то говорила мне, но я не слушал. Я распрямился, мне стало легко, и я не думал больше о проклятом детском саде. Мне потом мама сказала, что я весь вечер вел себя спокойно и тихо улыбался.

Утром я не просил, как обычно, оставить меня дома; спокойно собрался, и мама повела меня за руку куда надо. Приближаясь к двухэтажному деревянному зданию детского сада, я даже не смотрел в его сторону, а улыбался про себя. Вдруг мама неожиданно остановилась и испуганно вскрикнула:

– Сгорел!

Я поднял глаза и увидел то, что уже представлял себе и лелеял в воображении. Мокрые обгоревшие бревна, раскиданные по двору. Печь с высокой трубой, стоящая одиноким памятником пепелищу. Невысокая лестница в никуда… Отдельные люди, медленно бродившие по углям.

– Сгорел, – повторила мама, – что же теперь делать?

– Сгорел вертеп проклятый! – чужим голосом, улыбаясь, вымолвил я. Мама с ужасом посмотрела на меня и даже отпустила руку:

– Откуда ты такие слова знаешь: «вертеп»? Что это такое, где ты слышал это слово?..»

Вот такой непростой человек этот Гулиа.

Рассказывает Борис М., Москва:

– Это произошло летом 1975 года, подробности, правда, уже забылись… В конце августа мы с двумя товарищами поехали на рыбалку, на водохранилище (Волга). Нашли хороший заливчик, расположились. К вечеру пошел клев и продолжался почти до захода солнца. Когда стемнело, на другой стороне залива (метров 700), почти у воды, на фоне темного леса, появился огонек оранжевого цвета. Сначала он мигал с интервалом в 2 секунды, потом горел минуты три и погас. Мы решили ответить, у нас были фонарики. Сидели мы друг от друга метрах в пяти, я справа. Средний парень достал фонарик (были они у нас такие длинные алюминиевые), вытянул руку и начал мигать в ответ.

И тут огонек вспыхнул оранжевым светом. Потом стал медленно как бы раскаляться, а когда его свет стал ярко малиновым, появился луч, направленный в нашу сторону. А потом – воздушный удар и темнота…

Когда очухались, увидели, что мы все проехали на заднице метра три от того места, где сидели. А у светившего в трясущейся руке был оплавившийся фонарик. Там, где трубка фонарика была зажата рукой, все цело, а остальное расплавлено, словно автогеном.