Э.Зорин - Большое гнездо

Наступали первые холода, ветры с Ополья несли ледяную крупу, подмерзшие лужицы похрустывали под колесами; словно исхлестанные плетьми, голые березки стыдливо жались друг к другу.

Возок мотало из стороны в сторону; накрывшись шубой, Авраам с тоской вглядывался в сгущающиеся сумерки: ни встречного на безлюдной дороге, ни огонька — поля, изрытые оврагами, речушки, хлипкие мосты, редкие перелески. Тишина.

Озябшая красная луна то ныряла в низко стелющиеся тучи, то сияла в черных разводьях отчужденно и таинственно.

Лошади поекивали селезенкой, широкая спина возницы покачивалась перед глазами Авраама из стороны в сторону. Час был поздний, пора было подумать и о ночлеге — до Владимира не близко, ночная дорога опасна, холод даже под шубой пронимает до костей.

— Стой! — крикнул Авраам, увидев блеснувший на пригорке огонек. Высунувшись из возка, замахал рукой.

— Тпр-ру-у! — остановил коней возница. Спрыгнул наземь, подковылял занемевшими ногами к возку.

— Видишь огонек? — сказал Авраам.

— Отчего ж не видеть? — отвечал возница, не оборачиваясь. — Места здешние мне ведомы...

— Ну так сворачивай, — нетерпеливо поторопил его Авраам.

Возница стоял нерешительно.

— Чего ж ты?..

— Не, туды я не сверну.

Авраам удивился:

— Почто?

— Не, — уперся возница, — и не проси, батюшка...

— Экой же ты чудной, — проворчал Авраам. — Аль на дороге нам ночевать?

— Хоть бы и на дороге, — отвечал возница. — Но только туды не сверну. Страшно.

— Чего ж страшно-то?

— Отродясь туды не сворачивал... Всего и слов-то: ведьмина россечь.

— Эко хватил куды, — сказал Авраам, почувствовав внезапную тревогу. Ему уж и самому расхотелось сворачивать. Но от рожденья был Авраам упрям и от сказанного не отступался. Однако замешкался, и молчанье его мужик расценил по-своему — неуклюже направился к лошадям.

— Погодь ты! — крикнул Авраам ему в спину.

— Ну чегой-то, батюшка? — неохотно вернулся возница.

— Будь то хоть ведьмина, хоть лешачья россечь, — сказал Авраам, — а зело продрог я, до косточек сиверком прохватило — невмоготу. Сворачивай!..

В иное время, может, и сбег бы от него мужик, да тут куда убежишь? Поскреб он в затылке, покачал головой, вздохнул и взобрался на коня. Возок дернуло, замотало еще сильнее, колеса загромыхали по смерзшимся комьям вспаханной земли.

Крупа перешла в снег, и скоро все вокруг сделалось белым-бело. Ветер бил им в лицо и срывал с возка меховую полсть.

«Вовремя свернули, — подумал Авраам. — В этакую-то снеговерть и с пути сбиться легко. Каково было бы добираться до города?..»

Кони стали. Мужик подошел к возку.

— Приехали, — сказал он.

Авраам выбрался на снег, поправил сползшую с плеча шубу. Огляделся.

Возок приткнулся боком к низкой изгороди; за нею виднелась осевшая набок избушка, на фоне светлого неба угадывалась корявая, словно сорванный с дерева, скрученный березовый лист, крыша. Из окошка просеивался свет.

Скрипнула на заржавленных петлях дверь. Возница перекрестился и попятился к возку.

— Эй, кто там? — спросил грубый женский голос.— Кого леший принес?..

Протаптывая сапогами дорожку в снегу, Авраам приблизился к двери.

— Я это, баушка, нечаянный путник, — сказал он, перешагивая вслед за старухой невысокий порожец. — Еду из Новгорода во Владимир, а на воле, сама видишь, какая стынь. Не пустишь ли переночевать?..

— Носит вас по миру. Разъездились, — сердито сказала старуха. — Проходи уж, коли вошел. Да только сам видишь, изба у меня мала — не хоромы.

Вдруг она зыркнула поверх Авраамова плеча и увидела возницу.

— А это еще кто с тобой?

— Мужик...

— Сама вижу, что не баба. Отколь взялся такой?

— Возница он. От самого Ростова везет меня... Смирной.

— Все вы смирные...

Мужик, шмыгая носом, смущенно постукивал лапотком о лапоток.

Авраам сел на зашатавшуюся под его грузным телом, кое-как сбитую из неструганых досок лавку, расстегнул на груди шубу, снял рукавицы.

— Дверь-то, дверь-то притвори, — заворчала старуха на замешкавшегося возницу. — Всю избу выстудишь...

Внутри было угарно и дымно, в очаге тлел умирающий огонь. На угольках стоял черный горнец и в нем что-то клокотало и булькало.

Сбросив меховой, дранный во многих местах кожушок, старуха достала с полки деревянную мису и поставила ее посреди стола. Охватив тряпицей горнец, вывалила в мису вместе с мутной водичкой подрумяненную, разваренную репу.

— Вечеряйте, страннички, чем бог послал, — сказала она и села бочком на перекидную скамью.