Александр Чанцев - Литература 2.0

«Посреди пустыни появилось Нечто Существенное.

И все, что обычно здесь катится, карабкается, семенит, ходит и ползает, не придерживаясь какого-либо порядка или плана в своих перемещениях, внезапно обрело Направление, будто изнутри невидимого круга кто-то протянул электрические провода — к каждому кустику, каждой пустынной змее, шакалу, орлу или мыши.

Когда далекие караваны — один за одним — стали сходить с проторенных путей, Ветер понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Подчиняясь общему движению, он поспешил туда, где всего каких-то пару колов времени [назад] оставил торчать из песка рассохшийся телеграфный столб, уже догадываясь о том, что увидит, когда приблизится на расстояние легкого дуновения».

На этом новелла заканчивается — ответ же дан, возможно, в другом тексте, «Саспене», где «прорыв» определяется как «выход (пусть даже опосредованный, понарошку) за пределы безопасного пространства», который «на время расширяет действительные границы пространства — видимого и осязаемого».

Это подлинно трансгрессивный и психоделический прорыв «по ту сторону всех ментальных окон» (А. Арто [13] Арто А. Поль-Пташник, или Площадь любви // Locus Solus: Антология литературного авангарда XX века / Пер. с фр. В. Лапицкого. СПб.: Амфора, 2006. С. 68. ). Когда герой находится в этом состоянии «снаружи всех измерений» (Е. Летов [14] Название песни из альбома группы «Гражданская оборона» «Поганая молодежь» (1985). ), дихотомия, может быть, и не исчезает, но сама трагичность противопоставления высокого и низкого как-то снимается:

«Его мысли — это прекрасные листья, ровные поверхности, ряды ядрышек, скопления соприкосновений, меж которыми без усилий проскальзывает его разум, он на ходу. Ибо в этом разум: изгибаться. Уже не ставится вопрос, не быть ли тонким или худощавым, не соединяться ли издалека, обнимать, отвергать, расходиться. Он проскальзывает меж своими состояниями. Он живет» [15] Арто А. Элоиза и Абеляр // Locus Solus. С. 80. .

И при гармоничном соединении противоположностей (разговор о Боге и — необязательные, как посты в «Живом журнале», юмористические новеллы) выявляется одно из главных стилистических свойств прозы Дейча, а именно ирония, в том ключе, в каком ее описывал Шкловский (в отношении, заметим, «Двенадцати» А. Блока): «Беру здесь понятие „ирония“ не как „насмешка“, а как прием одновременного восприятия двух разноречивых явлений или как одновременное отнесение одного и того же явления к двум семантическим рядам» [16] Шкловский В. Сентиментальное путешествие // Шкловский В. «Еще ничего не кончилось…». М.: Вагриус, 2002. С. 233. .

Это, кстати говоря, напрямую коррелирует с тенденцией современной литературы последних лет переосмыслять такие «старые», казалось бы, жанры, как сказки (А. Кабаков, Л. Улицкая, Л. Горалик и др. [17] О жанре новейшей сказки см.: Бугославская О. Взрослые и дети [Рец. на кн.: Акунин Б. Детская книга. М., 2005; Вишневецкая М. Кащей и Ягда, или Небесные яблоки. М., 2005; Улицкая Л. История о старике Кулебякине, плаксивой кобыле Миле и жеребенке Равкине. История про кота Игнасия, трубочиста Федю и Одинокую Мышь. М., 2004] // Знамя. 2005. № 10; Шенкман Я. О нас любимых на сон грядущий. Кто и зачем сочиняет новую русскую мифологию? // Ex Libris НГ. 2005. 8 сентября (http://exlibris.ng.ru/subject/2005-09–08/1_onas.html), а также главу «Агасфер возвращается». ) и притчи, что даже нашло отражение в своеобразной «специализации» издательства «Гаятри», чьи авторы иронически или иначе, но в современном ключе трансформируют традиционные жанры учительной литературы — притчи, философского афоризма-назидания («Телеги и гномы» И. Юганова и др.). Тенденция, которая может смутить особенно окаменелых ортодоксов разных религий, но для большинства читателей, думаю, радующая.

Андрея Лебедева, живущего и преподающего в Париже сочинителя, автора четырех книг, составителя разнообразных антологий и талантливого блогописца, критики давно и стабильно привыкли сравнивать с Сашей Соколовым — в приведенных в конце книги выдержках из рецензий это имя возникает наиболее часто. Следом за Соколовым идут Набоков, Кортасар и Виан. «Соображая на четырех», эти авторы, по мнению рецензирующих, и инициируют феномен прозы Лебедева.