Наум Халемский - Форварды покидают поле

Должно быть, Керзон увидел в моих глазах бездну ненависти и отчаянную решимость отстоять свои права. Он отступил на шаг и протянул мне еще один червонец.

— Мне подачки не нужны!

Тогда Керзон оставляет свой деланно вежливый тон.

— Прочь с дороги, сморчок! — визжит он, размахивая кулаками.

Но я стою как вкопанный.

— Гони всю тридцатку.

Керзон снова меняет тактику:

— На, купи себе карамель, бутылку «Фиалки» и на том скажи «боржом, мусье…» — говорит он покровительственно.

— Гони деньги, нэпманская душа, — подступаю я все ближе.

— Господа, да это же восстание черни, — медленно разводит он руками и в то же мгновение наотмашь ударяет меня кулаком. Не успеваю я опомниться, как Керзон пинает меня ногой в живот. Я падаю, но сразу же поднимаюсь, с отчаянием кидаюсь на обидчика и повисаю на нем, вцепившись пальцами в худую глотку. Под моими пальцами заходил кадык Керзона. То была мертвая хватка, он отлично понимал всю опасность ближнего боя: длинные руки давали ему возможность в отдалении господствовать надо мной, но в таком положении драка не предвещала Керзону ничего хорошего. Я так сдавил его своими цепкими и сильными руками, что он разорвал на мне рубаху и стал вопить. Тогда Седой Матрос приказал на время прекратить поединок и снять рубашки. Пытаюсь осторожно стащить рубашку через голову, и в то же мгновение на меня обрушивается вероломный удар в переносицу. Помутилось сознание, в глазах зарябило, поплыли фиолетовые круги. Сжимая кулаки, я поднялся с земли. Казалось, нет теперь силы, способной одолеть меня.

Но что это? Седой Матрос скрутил Керзону руки и связал их поясом. Мой долговязый противник напоминает сейчас мышь в лапах у кота. Степка-точильщик и Юрка Маркелов — форварды пашей команды — проделывают то же самое с его ногами.

После этого Седой Матрос, у которого над хрящеватым носом срослись густые брови, взглянул на меня беспокойно горящими черными глазами и сказал:

— А ну, покажи ему, как связанного бить. По зубам его, под дых…

Я растерянно гляжу па Керзона. Бить лежачего?.. Седой Матрос все понимает и говорит наставительно:

— Пижон! Совесть прибереги, она может тебе пригодиться в другой раз, а гадов надо учить без благородства.

Меня так и подмывает проучить Керзона, но я вспоминаю, как однажды, когда я ударил соседского мальчишку, отец отчитал меня:

— Бить слабого — все равно что бить лежачего. Настоящий человек никогда не унизится до такого. Трус силен только тогда, когда он уверен в безопасности.

Видя, что я стою в нерешительности, понурив голову. Седой Матрос, воля которого на Черноярской выполнялась беспрекословно и мгновенно, разъярился и бешено заорал:

— Бей, тебе говорят, сопля несчастная, не то я тебя голым задом по камням прокачу!

На рябоватом лице его выступили багровые пятна, предвестник жестокой расправы, и мне не оставалось ничего другого, как отвесить Керзону пару оплеух. Я прочел в его глазах благодарность за то, что не воспользовался своим коронным ударом в челюсть. Пусть уж его освободят от пут, тогда поединок возобновится. Но оказывается, суд Черного яра еще не кончился. Седой Матрос продолжал опрос пострадавшего:

— Сколько Керзон обещал уплатить?

— Тридцать целкашей за тридцать суток.

Федор Марченко, капитан нашей футбольной команды, что-то прошептал Матросу. Тот одобрительно кивнул и, смерив презрительным взглядом Керзона, у которого из носа обильно текла кровь на впалую грудь, категорически заявил:

— Отдай пацану три красненьких за принудиловку, и еще три красненьких за порванную рубаху. В общем раскошеливайся, кугут! — Одним рывком он развязал Керзону руки.

Поднялся неописуемый шум и свист. Справедливый приговор публика встретила, как пишут газеты, гулом одобрения.

Керзон знал: приговор окончательный и обжалованию не подлежит, малейшая попытка протеста завершится обыском в его карманах и конфискацией всех найденных ценностей.

Вытерев рукавом кровь, Керзон нехотя вынул из кармана два червонца, но под пристальным взглядом Матроса достал еще шесть пятирублевок и протянул мне деньги. Я не двинулся с места, испытывая отвращение к Керзону и его деньгам. Так и хотелось плюнуть в его лихорадочно бегающие глаза! К черту деньги — не откупится он от меня! Я взял себе только два червонца и положил их в карман, а остальные изорвал в мелкие клочки и швырнул Керзону в лицо:

— На, давись, нэпманская душа!

Никто не успел опомниться, как я уже бежал по тропинке из яра.