Виктор Гришин - Косыгин. Вызов премьера (сборник)

За много лет совместной работы ни я, ни другие заместители, которые жили с ним в одном доме на Воробьевском шоссе (ныне улица Косыгина), ни разу не бывали в его квартире. И только дважды да и то в дни юбилеев – моего 60-летия и 70-летия Алексея Николаевича – мы обменялись визитами на дачах. За праздничным столом, после одной-двух рюмочек коньяка, он несколько «раскрывался», от внешней суровости не оставалось и следа, с искренней душевностью улыбался, шутил.

Когда я иногда вместе с Алексеем Николаевичем приходил на какое-нибудь совещание в ЦК, то Брежнев бросал на меня выразительный взгляд, считая меня «косыгинцем». Мне же нравились здравомыслие и осмотрительность, с какими Алексей Николаевич подходил к решению народно-хозяйственных задач, импонировала острота и четкость мыслей. Не потому ли Брежнев относился так настороженно к Косыгину? Видя, как Леонид Ильич болезненно реагирует на критические замечания Косыгина, сторонники и приверженцы Генсека особенно не углублялись в рассмотрение проблем. Поэтому нередко крупномасштабные мероприятия обсуждались без глубокого, взвешенного подхода.

Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно решался тот или иной важнейший вопрос. Но, увы, без поддержки всемогущего Политбюро Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать.

По мере того как участие Брежнева в рассмотрении планов и крупных государственных программ снижалось, обострялись и отношения между ним и Косыгиным. Внешне это никак особенно не проявлялось, но, по существу, напряженность росла. Полновластная прежде роль Политбюро ЦК в экономической жизни страны при Брежневе стала из года в год ослабевать. Многочисленные совместные решения и постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР в большинстве своем не выполнялись. Возникало много нерешенных вопросов, незавершенных дел. По всем отраслям было видно, как снижалась дисциплина сверху донизу, как ослабевал контроль за практической реализацией принятых решений.

Как-то летом 1976 г. на даче в Архангельском Алексей Николаевич решил погрести на лодке по Москве-реке. Во время прогулки он потерял сознание, лодка перевернулась, но его удалось быстро спасти. Тем не менее месяца два он провел в больнице, а потом в санатории. В его отсутствие делами Совмина занимался Тихонов, человек, на мой взгляд, бездарный, не годный к управлению хозяйством огромной страны, но зато давний, еще по Днепропетровску, друг Брежнева. Именно по рекомендации Леонида Ильича в том же году Тихонов был назначен первым заместителем Косыгина.

После выздоровления Алексей Николаевич снова включился в работу. И однажды, после рассмотрения какого-то документа по здравоохранению, завел со мной странную беседу. Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

– Скажи, ты был на том свете?

Я ответил, что не был, да и не хотел бы там быть.

– А я там был, – с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, отрешенно глядя перед собой, добавил: – Там очень неуютно…

Что-то помешало продолжению разговора, но хорошо помню, что состоялся он вскоре после его болезни. У меня сложилось впечатление, что именно после этого нелепого случая с лодкой здоровье Алексея Николаевича надломилось. Способствовали этому, по-видимому, и осложнившиеся отношения с Брежневым, Черненко, Тихоновым, Устиновым… Начало пошаливать сердце. Через год или два у него случился сильный инфаркт, затем, в октябре 1980 г., второй, еще более тяжелый, и в декабре Алексея Николаевича не стало.

Я был одним из тех, кто стоял у гроба. О чем думалось, что вспоминалось в те тягостные минуты? Конечно, и первое знакомство, и долгие годы дружной, напряженной работы, и многочисленные командировки. Я вспоминал негромкий, спокойный, уверенный голос этого мудрого, поистине кристально чистого Человека. Человека с большой буквы, который, не щадя себя, с непоколебимой твердостью стремился удержать страну, ее экономику, жизненный уровень народа от пропасти, к которой все мы неумолимо приближались.

В Центральный Дом Советской Армии проститься с ним пришли сотни тысяч москвичей. Часов в шесть вечера доступ к телу было решено прекратить: видимо, на Старой площади не хотели придавать слишком большое значение этой траурной церемонии – ведь Косыгин уже не был членом Политбюро, Председателем Совета Министров страны, а перешел в разряд пенсионеров.