Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война

Второй аргумент в пользу демократического контроля над миром — демократические государства не воюют между собой. Этот тезис гуляет по страницам демократической прессы, свидетельствуя, увы, лишь о малом интересе к истории. Демократические Афины насмерть сражались с демократическими Сиракузами, Римская республика безжалостно уничтожила Карфагенскую республику. Законно избранный президент США Линкольн положил более полумиллиона человек ради возвращения в Североамериканский союз законно избранного президента Южной Конфедерации Дэвиса. Демократические США и Британия схватились друг с другом в 1812 г. Представьте себе, что будет на Ближнем Востоке, если вместо проамериканских режимов здесь взойдут к власти демократически избранные президенты. Самый свежий пример: демократии Америки и Франции заняли диаметрально противоположные позиции в иракском конфликте. Турецкий меджлис воспрепятствовал помощи Америке в Ираке. Германская демократия выступила против несанкционированных международными органами действий Вашингтона в месопотамском Междуречье. Британская демократия смотрит на палестино–израильский конфликт, равно как и на подход к Ирану и Сирии, отлично от американцев.

Современность дает убедительные примеры противоположного. Именно отсутствие демократии в таких крупных мусульманских странах, как Пакистан, Египет, Саудовская Аравия, позволили американской демократии воспользоваться поддержкой наиболее мощных режимов региона, вопреки демократическому мнению арабской улицы.

Третий аргумент в пользу действенного приложения североамериканской республикой силы (предваряющие удары и т. п.) заключается в том, что революционное развитие военной технологии не позволяет ожидать возможного террористического удара в бездействии. Контраргумент очевиден: Соединенные Штаты провозглашают такое право за собой, но категорически против провозглашения такого права той же Россией — или любой другой страной. Подобная избирательность не может привести ни к чему другому, как к разладу основных крупных демократических суверенных стран (что уже, собственно, сказалось в разладе американо–французских и американо–германских отношений).

Четвертый продемократический аргумент администрации Буша–младшего заключается в том, что силовое вмешательство первой демократии мира ведет к образованию на месте диктатур и деспотий новых демократий мира. Это в теории. Это в воображении творцов демократической государственности. В реальности очередное сломленное государство превращается не во что иное, как в американский протекторат. Не имея международного мандата на очевидные насильственные действия, Соединенные Штаты постоянно увеличивают международную «стоимость» своих силовых акций. Совершенно очевидно, что демократии придется непросто между шиитским большинством Ирака, лишившимся привилегий баасистами и суннитами, ощущающими давление необоримого раздробленного многомиллионного Курдистана. Кстати, если бы США действительно заботились о демократии на Ближнем Востоке, то они не стали бы подрывать действенность палестинского правительства — единственного избранного правительства в арабском мире.

Да не лучше ли Вашингтону обернуться к ближним пределам — к странам, находящимся в их зоне влияния? Присутствие американских войск не делает Колумбию примерной демократией. Едва ли можно говорить комплименты в адрес таких стран, как Венесуэла, Гаити и соседняя Мексика (где жизненный уровень 80 % населения за последние 15 лет понизился и где лишь «экспорт» бедняков в США поддерживает местную политическую систему).

Сколько новых вьетнамов нужно Америке, чтобы осознать примитивность и порочность силового способа демократического строительства? Как пишет республиканский теоретик Дмитрий Саймс, «обретая дополнительное бремя посредством вовлечения в новые «войны освобождения», Соединенным Штатам придется выбирать между римской эксплуатацией колоний — что взрастит плоды распада империи — и британским опытом имперского перенапряжения, который также ведет к отступлению». Можно ли представить себе, что двести суверенных государств, даже в полной мере признавая мощь североамериканской республики, признают ее конечным арбитром собственных демократических ценностей?

В конечном счете ведь меняется и сама Америка — полтора миллиона новых граждан ежегодно, причем таких граждан, чей демократический опыт не впечатляет. Сумеет ли демократическая «машина» американской республики сохранить линию Джефферсона — Линкольна — Франклина — Рузвельта в говорящей все больше по–испански и китайски стране, весьма далекой от англо–саксонских корней? К 2100 г. среди 560 млн американского населения наследников пуритан будет абсолютное меньшинство, что неизбежно изменит и саму американскую демократию. Тот же Д. Саймс считает, что «никто не знает точно, когда процесс балканизации Америки станет неизбежным. Но современная политическая атмосфера в США — где при определении национальной повестки дня приобрели такую власть узкомыслящие политические группы — эта точка зрения не так уж и далека от истины, особенно если правительство не осознает жизненной важности ограничения нелегальной иммиграции».