Владислав Сурков - Тексты 97-07

Выходит, чем выше и дальше власть, тем больше ей доверяют. На власть по соседству, близкую и доступную, наши люди особенно не надеются. Возможно, оттого, что знают ее лучше, что она прозаична. Наоборот, власть высокая и далекая легко мифологизируется, идеализируется, персонифицируется и вписывается в моноцентрическую модель политического пространства.

Если централизация, персонификация и идеализация признаются нами в качестве трех особенностей политической культуры, давайте посмотрим, как нам, таким особенным, с этим всем жить.

В обыденном сознании слово «культура» ассоциируется с чем-то однозначно добрым и умным. Беседы о Сергее Рахманинове – это культурно. Современный курортный сервис – очень культурно. Вечер в опере – очень и очень. Однако культура и цивилизация куда просторнее музейных залов и театральных буфетов. Системы принуждения, аппараты манипулирования, войны, хронические социальные патологии, предрассудки, идиотские теории, разорительные авантюры, увы, тоже входят в комплект.

Для людей и их сообществ культура – это судьба. А судьба может складываться по-разному. И от нее, как известно, не уйдешь. Нужно использовать шансы и преимущества, которые она дает. Можно спорить с ней, влиять на нее, добиваться изменений. Но при этом нельзя игнорировать налагаемые ею запреты и ограничения. Культура проявляется и в том, что говорят, и в том, о чем говорить не принято. На каждом временном отрезке она создает и поощряет одни стереотипы поведения, разрушая и подавляя другие. Каким-то нашим устремлениям потворствует, каким-то – мешает. Те, кто понимает культуру как сферу игры, знают, что смысл любой игры – не только развлечение и обучение, но и испытание.

Вот и наша политическая культура не только дает обществу средства от стрессов и для решения проблем, но и сама может порождать стрессы и проблемы. Ее свойства, в том числе и отмеченные выше, не хорошие и не плохие. Они просто такие, какие есть. Полезными и вредными делаем их мы сами. Все – яд, и все – лекарство. Вопрос в дозе и уместности применения. Например, централизация может принести огромную пользу, о чем уже говорилось. Централизация чрезмерная, не отвечающая необходимости, – привести к деформации системы власти, ослаблению частной инициативы, а с ней и основ парламентаризма и самоуправления.

Минимальный, 2-4% рейтинг доверия к представительной власти, обнаруженный ФОМ, предсказан Николаем Гоголем полтора века назад: «Вообще, мы как-то не создались для представительных заседаний… Во всех наших собраниях… если в них нет одной главы, управляющей всем, присутствует препорядочная путаница. Трудно даже и сказать, почему это; видно уж народ такой, только и удаются те совещания, которые составляются для того, чтобы покутить или пообедать…»

Отсюда и избыточная персонификация коллегиальных структур.

Сильные личности часто компенсируют слабую эффективность коллективов, дефицит взаимного доверия и самоорганизации. Ведь русский сверхколлективизм, по-моему, вымысел чистой воды.

На практике: кто из вас пытался хоть раз уговорить соседей общими средствами установить в подъезде домофон, тот знает, как дорого дается минимальная коллективизация. А как у нас водят машины? Поперек дороги, по встречной, в пьяном виде, бессмысленно и беспощадно. Коллективист так не водит. Он уважает других членов коллектива.

Мне кажется, в нашем обществе преобладают индивидуалисты. А за коллектив время от времени люди прятались по необходимости – от власти, от ответственности, от принудительного труда.

Что до нашего идеализма, то без прагматического заземления, в неохлажденном виде он в повседневном применении ненадежен, а иногда и опасен.

Если вы рационально мыслите, то как бы разбираете мир на части. И потом собираете из этих частей что-то практически полезное, попутно изобретая недостающие детали. Так действует рационализм. Идеализм – иначе. Когда образ мира целостен и неделим, требуются вера, эмоции, интуиция. Если же вера исчезает и образ распадается, идеалист не тратит времени на починку мира. Он сразу отказывается от этого мира целиком и тут же придумывает себе новый мир, такой же целостный, блистательный и неподвижный. И возникает очередная вера, новая страсть.

Когда-то мы должны были построить коммунизм. Думали, сейчас построим и потом делать ничего не будем. Но надо очень быстро построить коммунизм, чтобы поскорее ничего не делать. Ведь на средненародном уровне представляли коммунизм именно так: это место, где делать ничего не надо и где все при этом есть. Точно так же о демократии сейчас говорят, часто слышу: надо построить демократию. И это предполагает какую-то конечность: вот теперь у нас демократия, она случилась, можно всем расслабиться и получать удовольствие. Это все равно что сказать: теперь нам надо построить человека. Человек, он все время развивается, в худшую или в лучшую сторону, другой вопрос. Он не статичен, и нет ничего статичного. Но таково свойство идеалистического подхода к жизни – измышлять миры и пытаться их установить на земле.