Array Коллектив авторов - Доктрина Русского мира

Нам сегодня жизненно необходимо, чтобы быть Русским миром, чтобы быть русскими, чтобы быть носителями идентичности, какое-то, пусть очень приблизительное, согласие относительно нашего прошлого. Есть ли оно сейчас? Ясно, что нет. Соответственно, это, на мой взгляд, глубокая проблема. Любое прошлое – это всегда некая интерпретация, некий миф, если угодно, некий концепт. Так было всегда, и так есть, и так будет.

Так вот, это прошлое нам надо, по большому счету, создать или вообразить. Придумать. Наше русское прошлое нам не дано, это задание, а не данность. И вот если мы его сейчас не создадим, его и не будет. Если прошлое бессмысленно, его нет, это чужое прошлое. Мы не можем продолжать жить, как русские, если у нас нет прошлого. Мы не родим русских детей, мы не передадим им наш язык, нашу культуру, мы не сможем сформировать образ русского будущего, если у нас нет образа, консенсуса и согласия в отношении русского прошлого.

Мы все – русские люди. Мы что-то, как-то, где-то, в чем-то уже есть. Русское есть сквозь нас. А вот дальше мы начинаем орать: «Я правый», «Я левый», «Я за коммунистов», «Я за царистов», за каких-то еще там, «Я с этим не согласен», «А Петров у меня деньги взял и не отдал до сих пор». И сразу возникает какая-то уже высокая степень схоластики.

Не обратиться ли нам к корням, к базовым корням? Не подойти ли к русскому как к явлению, о котором мы спросим себя в самом изначальном подходе? А это означает в каком-то смысле вернуться году к 1988-му – 1989-му, когда распадался Советский Союз, распадались коммунистические догматы, и оттуда, из-под этого льда, появлялись русские люди. Первые, наивные, с обществом «Память», с какими-то иконами, с какими-то невероятными идеями, с язычеством, с маразмом. Естественно, потому что из темноты кто вылезал? Такие вот монстры. Но потом вдруг мы куда-то очень быстро ушли. И сейчас, мне кажется, надо вернуться к этому почти утробному, пренатальному состоянию русского самосознания, выходящего из советского периода. Вот там была феноменология, там было понятно, что что-то сейчас назревает, сейчас можно о чем-то сказать. Например, можно поднять вопрос о евреях. Это интереснейший вопрос, который все вроде выяснили за эти тридцать лет – но опять ничего не понятно. Или вопрос о коммунистах. Или вопрос о Петре. Или о староверах. Эти все вопросы не решены за эти тридцать лет вообще. Они даже не поставлены толком!

Что касается текущего исторического момента – Русская весна не является природным явлением, она зависит от нас. Приведу мои любимые слова Курцио Малапарте о том, что ничто не потеряно, пока не потеряно все. Через два года после Русской весны я посмотрел вокруг себя, на себя, внутрь себя и подумал: «Много потеряно, понятно, но не все же! Ну, Донбасс мы пока не сдали, Крым-то наш, в Латакии мы стоим. Да, скажут, завтра этого не будет. Ну, вот завтра и поговорим!»

Сергей ЧЕРНЯХОВСКИЙ,

профессор, доктор политических наук:

Базовым началом русской ментальности было понимание себя как народа, который создан, чтобы познать истину других народов, усвоить богатство других культур, выработать на этой основе некую высшую истину – и дарить её всем остальным народам. В этом отношении, в каком-то плане, Русский мир – это мир по-русски, это весь мир, пропущенный через русскую культуру и обогащённый ею.

В условиях массового общества с высокой степенью атомизации притягательными становятся центры проявления силы, которое заключается в двух моментах: простое и яркое представление о мире и заявление энергичного, сильного действия. Те, кто дают автомат Калашникова – те выигрывают. То знамя, под которым ты получаешь автомат и некоторое объяснение мира, лестное для тебя – становится притягательным. Отсюда возникает вопрос о том, что те образы, которые идут из России, могут быть притягательны для людей разных народов и культур.

Россия в тех или иных формах и на разных этапах выступала как интеллектуальный лидер: для части земель – в образе единственного в мире православного царства; для определённой части мира – как образ первого в мире пролетарского государства; для людей, живущих во всём мире – как образ страны, осуществляющей прорыв в будущее и создающей нечто невиданное.

И в понятие Русского мира мы должны сегодня вкладывать этот момент морально-интеллектуального лидерства, которое Россия предъявляет миру не только для того, чтобы сделать его русским и соответствующим своей ментальности, а для того, чтобы его спасти. Потому что сейчас мир столкнулся, во-первых, с мощными потоками социально-исторической энтропии, а, во-вторых, с запуском механизма исторического регресса. Он откатывается назад. До XX века он восходил, а сейчас он усиленно катится вниз, к состоянию до монотеизма, к состоянию варварства.