Сергей Кургинян - Красная весна

Не секретарь парткома нужен — чаще всего «никакой»… заведомо скучноватый… И не передовица газеты «Правда», из которой ясно, что мобилизационного содержания нет и не будет никогда, а мобилизационная форма будет распухать… и заедать жизнь… Не давать людям вот так нормально, прилично, упорядоченно, рыночно, размеренно…

При нулевом мобилизационном потенциале умиление их нормальной буржуазностью может породить только одно — желание, чтобы у тебя на Родине тоже всё было так же нормально, как и у них. Это и есть типичный «пэгэушный патриотизм». Пэгэушный — от ПГУ (Первое Главное управление) КГБ СССР.

Явление, согласитесь, не новое. Те же просвещенные офицеры войск Российской империи, прошедшие всю Европу, дабы она освободилась от ига Наполеона… Впоследствии — декабристы. Никакой прямой аналогии, конечно, нет. Ибо декабристов согревал высокий идеал освобождения крестьян от и впрямь ужасного крепостного рабства, калечащего человека, «ближнего твоего». Пэгэушников терзало другое — их буржуинское благолепие, их ухоженность, их уют. Исключительно редко — их так называемая свободная пресса. Гораздо чаще — их тротуары и магазины.

Но ведь и впрямь чистая мостовая лучше грязной… Черепичная аккуратная крыша лучше дырявой шиферной… Аккуратный ватерклозет лучше загаженного сортира… Уютный чистый ресторанчик лучше заплеванной пивной… Магазины без очередей с заполненными прилавками лучше… И так далее. Так почему же не возжелать, чтобы у тебя на Родине было лучше — так, как в этом дальнем, чужом краю? Чтобы не кривились избы, не хлюпала грязь, не давились в очередях. Чтобы нормально было, понимаете?! Норррмально!

Это слово теперь чаще других повторяют с экрана наши VIP — как служившие в ПГУ, так и никакого явного отношения к органам не имевшие. Но вслушайтесь — одна и та же интонация, никак не свидетельствующая о действительном тяготении к чему-то нормальному. Они ведь буквально рычат: «Нужна норррмальная жизнь!» Зрачок расширен. Голосовые модуляции никак не говорят о нормальности, которая взыскует «их» интонаций — мягких, спокойных, благостных. А наши про необходимость их немобилизационной благостности вещают с псевдомобилизационным надрывом. Содержание в корне противоречит мобилизации. А форма… «Я вас, суки, научу австрийскому «норррмальному благолепию!»

Норррмальная жизнь… Во имя права на нее были разрушены все реальные советские нормы. Да и всечеловеческие нормы тоже: «Мы не сметем совок, не раскрепостив «сексуальность»! А также агрессивную криминальность, алчность…» Итак, при безусловном участии Бахтина, раскрепостили Низ. То есть не высшее творческое начало, а его прямую противоложность — начало, изгнанное человеком в тот момент, когда он вырывался из дочеловеческого, звериного состояния. И, вырываясь, создал запреты (табу). Сначала— запрет на кровосмешение. Потом — морально-религиозные запреты, они же Заповеди. Потом — послания Христа, взыскующие любви и налагающие запрет на расчеловечивание того, кто, как и ты, имеет живую душу. Потом — «Свобода, Равенство, Братство». Потом — Коммунистический манифест о скором пришествии Красной весны, раскрепощающей и пробуждающей высшее творческое начало («Из царства необходимости в царство свободы»).

Так восходил человек, мечтавший о раскрепощении и пробуждении своего высшего начала. Но можно же возжелать и раскрепощения, пробуждения начала низкого, то есть Черной весны. Ее-то и возжелали фашисты. И пробудили, раскрепостили дремлющее Зло, отброшенное в ходе вочеловечивания. Столкновение фашистов с коммунистами как раз и было столкновением Черной весны с весною Красной. Красная весна победила. Черная — всего лишь отступила, уползла в то логово, из которого выползла. Это ведь очень древнее, так сказать, «примордиальное» логово. Выдираясь из звериного инферно, человек отделял высшее начало от низшего. Называя «высшим» то, что отдаляет его от собственной предыстории, а «низшим» — то, что тянет назад, в дочеловеческую, звериную инфернальность.

Каким бы кровавым ужасом ни была пропитана история — она намного добрее и бескровнее предыстории. «Вверх» — значит подальше от предысторического ужаса. История как плата за подобное удаление есть благо до тех пор, пока ты наращиваешь свое человеческое сущностное начало и зарубками на древе жизни фиксируешь: «Еще больше удалился! Ура!» Смысл истории — в этом удалении от предыстории. Свобода человека — это свобода от предыстории. А значит, это и свобода для истории.