Татьяна Чеснокова - Выжившие. Что будет с нашим миром?

Между тем сама антропоморфность в координатах биологической эволюции вовсе не очевидна. У нас нет строгого «научного» определения разума; видимо, этот феномен относится к числу тех, которые в конечных понятиях выражены быть не могут, однако исследования зоопсихологов, проведенные в последние десятилетия, показали, что все критерии, отделяющие разум от высокоорганизованного инстинкта, весьма и весьма условны: и животные, и птицы способны использовать для достижения своих целей примитивные «орудия труда»: палки, прутики, камешки, в муравейниках и термитниках наблюдаются сложно дифференцированные «социальные отношения», обезьяны, близкие к человеку, – шимпанзе, макаки, гориллы – могут усваивать довольно большое количество знаков и строить из них предложения; они используют этот «словарный запас» для описания окружающей их обстановки, своих чувств, желаний, для общения друг с другом (2).

Граница между разумом и инстинктом оказывается размытой. Вероятно, природа, ничего не пуская на самотек, заложила потенциал разумности во многие эволюционные ветви. А уж то, что в итоге носителем интеллекта стал именно человек, объясняется, скорее всего, его большей морфологической подготовленностью.

С эволюционной точки зрения человек – весьма редкий пример сочетания нескольких крупных структурных инноваций. Во-первых, это, конечно, очень большой объем головного мозга, превышающий обычные жизнеобеспечивающие видовые потребности. Во-вторых, насыщенность кожи потовыми железами, что, с одной стороны, несомненно, привязывало гоминид к источникам воды, ограничивая тем самым их биологическую мобильность, зато с другой – обеспечивало высокоэффективную терморегуляцию, которая, в свою очередь, позволила человеку занять уникальную экологическую нишу «полуденного хищника». Человек начал добывать пищу днем, что почти сразу же выделило его из животного мира. И в-третьих, человек – едва ли не единственное плацентарное млекопитающее, перешедшее к прямохождению. Практически все схемы антропогенеза согласны в том, что бипедальность стала одним из решающих факторов в процессе восхождения к разуму. Здесь дело не только в «освобождении рук для труда», но и в принципиальном изменении всего ракурса зрения: спонтанно генерируемая в сознании картина мира оказывалась совершенно иной, нежели с «низкого горизонта», и, следовательно, влекла за собой совершенно иной механизм ее психологического интегрирования (3).

Вероятно, антропоморфная сущность не обязательна для проявления разума. Просто «в данное время и в данном месте» она оказалась наиболее подготовленной для его пробуждения. Однако, если бы по каким-то причинам ветвь гоминид в эволюции пресеклась, разум мог бы возникнуть и в другом морфологическом облике.

Аналогично обстоит дело и с современным фенотипическим статусом разума. Обретя в целом гуманоидную анатомию, разум, видимо, долгое время базировался на множестве сходных «носителей». И австралопитек, и зинджантроп обладали, по-видимому, примерно одинаковыми… способностями.

Конфигуративная неопределенность сознания прекратилась, судя по всему, лишь в эпоху неолитической революции, когда вверх по ступеням цивилизации двинулись кроманьонские племена. Однако, опять же, сложись стартовые условия несколько иным образом, и эстафету разумности могли бы перехватить те же неандертальцы.

Так или иначе, разум закрепился в нынешней антропоморфной конфигурации, основные биологические характеристики которой не изменялись уже довольно долгое время.

Это является определенной загадкой само по себе.

Мы знаем, что все высокоорганизованные, «сложные», динамические системы испытывают в процессе развития неизбежную дифференциацию. Каждая такая система неумолимо расходится внутри себя на несколько самостоятельных подсистем, которые затем либо реинтегрируются в нечто совершенно иное, либо полностью обособляются от «материнского организма» и дают начало новым системным сущностям.

Данный процесс наблюдается на всех уровнях материального мира.

Скажем, английский язык, кстати, пройдя все тот же период «диалектовой осцилляции» и утвердив в качестве нормы одну из исторических форм, немедленно начал расслаиваться на несколько самостоятельных языков: «английский английский», «американский английский», «австралийский английский», «канадский английский» и даже вполне автономный, со своим ареалом носителей, «компьютерный» английский язык. Данное структурное расхождение пока нивелируется Интернетом, но оно реально осуществляется, накапливая все большую «базу несовпадений», и при определенных условиях, которые стимулируют этот процесс, вероятно, способно в будущем привести к образованию трех—пяти достаточно отличающихся языков на английской основе.