Степан Сулакшин - Властная идейная трансформация - исторический опыт и типология

Апокрифичными признаются современными историками сведения, почерпнутые главным образом из западных источников, о патологических поступках московского царя, таких как, например, собственноручное убийство им сына Ивана. Вскрытие могилы царевича в 1963 г. позволило установить содержание в его останках ртути, почти в 33 раза превышающее допустимую норму; это прямо указывает, что смерть царевича наступила не от удара жезла, а в результате отравления [118] . Следовательно, заговоры по физическому изведению царской семьи не были плодом воображения государя.

Вплоть до самой революции к могиле Ивана IV в Архангельском соборе Кремля для служения панихиды приходил простой люд. Грозный, карающий боярскую измену, как царь соотносился с народным идеалом монаршей власти, тогда как для элиты он являлся жупелом ужасов автократии.

Удивительно интересно проследить, насколько устойчивы и как повторяются в истории глубинные свойства страны и народа. Как схожи обстоятельства сталинского периода, включая судьбу этих двух лидеров в посмертном мифотворчестве.

Сталинская партийная чистка 1937 г. – это классический образец масштабной цезарианской трансформации. На первый взгляд, этот опыт неудачен. Сталинские репрессии рассматриваются как одна из наиболее мрачных страниц российской истории. Но прежде чем присоединиться к этому выводу, нужно уточнить характер решаемых И.В. Сталиным в 1937 г. задач.

В массовом сознании сложился стереотип о 1937 г. как апогее сталинского террора. Дата приобрела нарицательный смысл. К ней зачастую апеллируют в назидательных целях, предостерегая власти от авторитарных устремлений: «Опять вернемся к тридцать седьмому году». А между тем, репрессивная волна 1937 г. уступала по своим масштабам иным периодам активной карательной политики, годам коллективизации или депортации народов. Она имела вполне определенную адресную направленность, будучи акцентированной на высшей партийной прослойке, и в сравнительно меньшей степени касалась народных масс.

Американский политолог и историк, бывший атташе посольства США в Москве Р. Такер определяет террор 1936–1938 гг. как «величайшее преступление XX века» [119] . Но почему была избрана превосходная степень оценок? Число жертв коллективизации было в 10, а Гражданской войны – примерно в 30 раз больше. Очевидно, американского исследователя смущали не столько масштабы кровопролития, сколько соотносящаяся с репрессиями идеологическая трансформация режима. Сталин, признается Р. Такер в своем неприятии сталинского поворота, «предусматривал возникновение великого и могучего советского русского государства» [120] . Так что же, на поверку историографические штампы оборачиваются тривиальной русофобией и страхом Запада перед реанимацией «русской угрозы»?

О мифотворческой парадигме 1937 г. рассуждал в преамбуле «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын: «Когда… бранят произвол культа, то упираются все снова и снова в настрявшие 37-й – 38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после, а только вот в 37-ом – 38-ом. Между тем, «поток» 37-го – 38-го ни единственным не был, ни даже главным. До него был поток 29-го – З0-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики – народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. И после был поток 44-го – 46-го годов, с добрый Енисей: гнали. целые нации и еще миллионы и миллионы – побывавших в плену. Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не написал. А поток 37-го года прихватил и понес на Архипелаг также и людей с положением, людей с партийным прошлым, людей с образованием. и сколькие с пером! – и все теперь вместе пишут, говорят, вспоминают: тридцать седьмой! Волга народного горя!» [121]

Обличение сталинских репрессий в значительной мере мотивировалось впоследствии проявлением ностальгии по утраченному привилегированному статусу потомков репрессированных партаппаратчиков. В результате, отпрыски ряда видных большевиков подались в диссиденты. Наименование «дети Арбата» стало нарицательным для обозначения отстраненной в 1930-е гг. от партийной кормушки отцов-номенклатурщиков «золотой молодежи» [122] .

«Свои убивали своих» – так сформулировала парадокс «большого террора» бывшая диссидентка, а впоследствии эмигрантка Р.Д. Орлова [123] . Одним из первых концептуализировал сталинские партийные чистки в качестве исторического возмездия известный разоблачитель провокаторства в революционной среде эмигрант В.Л. Бурцев.