Виктор Кожемяко - Путин и СССР

— Но этим ведь не меняется искреннее его чувство другой поры, которое, повторяю, было чувством большинства. Вскоре после войны, в 1947 году, в Советском Союзе побывал выдающийся американский писатель Джон Стейнбек. И он более всего был озадачен мотивами необыкновенной народной любви к Сталину, которую при встречах с советскими людьми пытался понять. В конце концов, стараясь найти какие-то аналогии, параллели во времени, обращаясь то к Цезарю, то к иным из великих, Стейнбек делает вывод, что он не знает в истории другого человека, который обладал бы такой, по его словам, богоподобной властью над людьми.

Но ведь «богоподобная власть» — это власть духовная! Можно привести и массу других свидетельств, на которых я основываю свое отношение к культу личности Сталина, мнение о том, что это был мощный духовный фактор развития. Само имя его многих вдохновляло на подвиг. И в годы войны вера в Сталина, и в послевоенное время убежденность, что мы идем правильным путем, имели огромное мобилизующее значение.

Всегда важно, какими мотивами руководствуется человек в своей жизни и делах. Вот Черномырдин, бывало, любил повторять: «Вкалывать надо, вкалывать!» Я же студентам говорю: «Не вкалывать — трудиться надо». А это совсем другое. Трудиться — предполагает духовный мотив, и вот тогда, при Сталине, именно духовные мотивы первенствовали в трудовой активности людей.

— О многом говорит, конечно, и отношение к смерти Сталина…

— Безусловно. Сейчас даже официально уже не пытаются скрывать, какое сильное впечатление произвела она на людей. Массовое восприятие известно. Однако я могу сослаться и на такую великую фигуру, как Сергей Павлович Королев, который к тому же отбыл несколько лет, как ныне выражаются, в сталинских лагерях. Так вот он не где-нибудь, а в частном письме жене пишет, каким потрясением для него стала смерть Сталина. И потом снова, еще и еще возвращается к той же теме, говоря о том, какая это невосполнимая потеря. Значит, люди такого масштаба и такой судьбы понимали!

А Рокоссовский? Тоже, кстати, в прошлом репрессированный. Помните, как он ответил Хрущеву на предложение написать «чернуху» о Сталине? «Что вы, Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой…»

Так надо же осмысливать подобные факты, давать им объяснение, делать выводы.

— Но вам все равно будут говорить о несправедливости сталинских репрессий и о том, что победили мы в Великой Отечественной войне не благодаря Сталину, а вопреки…

— Да, мол, несмотря на репрессии, все-таки победили. А я утверждаю обратное: победили потому, что были эти репрессии, вовремя ликвидировавшие существенную часть пятой колонны. Разве враги Советской власти — выдумка Сталина? А откуда же тогда миллион или полтора миллиона человек, которые пошли служить гитлеровцам?

— Вот это и выдвигают как аргумент, что Советская власть, коммунисты, Сталин не поддерживались народом.

— Народом? Нет, какой-то частью его. А какой? Давайте вернемся к тому, о чем я уже говорил. Есть же такое понятие: большинство народа. Наверное, никакая власть всем мила не будет. Миллион или полтора миллиона недовольных — немало, конечно. Однако если вспомнить, что это из 190 миллионов, составлявших советский народ, то выходит гораздо меньшая его часть. Почему же она должна всем диктовать? Ведь демократия, если говорить о ней, это не что иное, как воля большинства.

Я не отрицаю, что неправедно репрессированные были. Однако и в этом необходимо как можно глубже разбираться. Ведь после хрущевского доклада на XX съезде стало обычным говорить, что все «сидели ни за что». Собственно, и солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» построен на этом. Но есть другие признания. Например, некто Никифоров, ставший прототипом одного из героев романа Солженицына «В круге первом», напечатал свои воспоминания на страницах журнала «Наш современник». И там он свидетельствует: по-настоящему невинных в лагерях не встречал.

Важнейшим направлением дальнейших моих научных исследований считаю опровержение «необоснованности и незаконности репрессий». Солженицын пишет: следствия относительно обвиняемых по 58-й статье не проводилось. А тот же Никифоров возражает: как же не проводилось, если следствие по моему делу длилось восемь месяцев, хотя вина с самого начала была очевидна.

А насчет незаконности… Нет, в основном все было по закону. Просто в это время законы были чрезвычайные, что диктовалось самой жизнью, международной и внутренней обстановкой в стране.