Разработка и принятие глобальных политических, геополитических и экономических решений вне публичного политического процесса и за рамками политической ответственности — принципиально новое явление для последних ста — ста пятидесяти лет европейской цивилизации. Со времён Вестфальского мира 1648 года, который открыл эпоху Вестфальской системы международных отношений, основанных на принципе национального суверенитета, национальное государство не только было признано, но и действительно было доминирующим источником суверенитета на пространстве Европы при всей зыбкости самого понятия национального государства в то время. Эта неопределённость была упразднена Французской буржуазной революцией, которая и положила начало сознательному, теоретически разработанному, идеологически обоснованному и подкреплённому массовым террором практическому конструированию новой политической реальности — политической нации в сочетании с единым национальным рынком.
При этом, как убедительно показал в своей книге «Против либерализма» Ален де Бенуа (в главе «Критика либеральной идеологии»), не рынок создал политические нации, но политическая воля создала и нации, и рынки. Именно поэтому так естественна неприязнь либералов классической и неоклассической традиции (и особенно неолибералов) к самому понятию коллективных целей и их проявлению — политической воле. Не опровержение, а просто отрицание понятия политической воли, почему-то приписываемого Жан-Жаку Руссо, ярко декларируется в евангелии неолиберализма — работе «Право, законодательство и свобода» Фридриха фон Хайека.
Как известно, один из основных догматов и классического либерализма, и особенно неолиберализма — это утверждение невозможности в принципе эффективного и продуктивного преднамеренного изменения действительности, в том числе политико-экономической действительности. Неприятие политики и политических действий в целом, не вполне логично, но весьма последовательно вытекающее из этого отрицания возможности целенаправленных изменений реальности, имеет простой до примитивности источник — чисто психологически укоренённый страх торговца перед воином, и вообще человеком силы. Этот антагонизм внимательно исследован классиками немецкой социополитической экономики, например Максом Вебером, и исторической школы в экономике в лице Вернера Зомбарта.
В книге «Буржуа» Вернера Зомбарта представлено прямо-таки поэтическое описание и сопоставление сеньорального и буржуазного типов личности. Знаменитая «невидимая рука рынка» Адама Смита, ставшая идолом либерализма, — это всего-навсего религиозная идеологема протестантского характера, призванная квазинаучно обосновать ненужность политической власти и политики в принципе. А конкретно во времена Смита — ненужность королевской власти и самодостаточность буржуазии. Политическая воля, всегда зависящая от принятия или непринятия её обществом, — это психологически чуждое, неприемлемое и дискомфортное для буржуазной личности явление.
Однако парадоксальным образом сильнейшим механизмом именно политической мобилизации, политического включения и политического действия как раз и стало национальное государство. В первую очередь идеократическое, претендующее на «надэтничность» государство политической нации, созданной якобы на основе не языка и культуры, а идеологии. Таковыми считаются Французская республика и, по мнению американских либералов и неоконсерваторов (но не консерваторов-традиционалистов) — США.
Одновременно именно государство политической нации, исключающее и подавляющее любую иную субгосударственную принадлежность, приверженность и идентичность: вероисповедальную, этническую, и даже расовую, — стало доминирующим источником суверенитета в эпоху «нового мирового порядка», как при рождении была названа Вестфальская международная система.
В этом мире национальных суверенитетов возникли наполеоновские войны, Первая и Вторая мировая война. Однако в этом же мире родилась и Realpolitik во всех её проявлениях: от принудительного объединения германских государств во Второй Рейх через распад Священного Союза по итогам Крымской войны — и до союза СССР, США и Великобритании во Второй мировой войне и «реалполитической» разрядки конца двадцатого века, включая договор СССР — США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Национально-государственного характера источников суверенитета в мировой политике не изменило даже превращение ОБСЕ, ставшей вершиной «реалистической политики», в инструмент демонтажа геополитического цивилизационного конкурента Запада — СССР, а затем и сужения российской сферы интересов и влияния.
Читать дальше