Владимир Бушин - Спасатели и гробовщики Владимира Путина

И тут весьма примечателен рассказ Басилашвили о том, как он играл кода-то роль Войницкого в чеховском «Дяде Ване». Долго не мог он найти ключа к образу. 47-летний Войницкий безумно влюблен в 27-летнюю красавицу Елену Андреевну, жену старого профессора Серебрякова. Он возвышенно и бурно выражает ей свои восторги. Ее отношение к этой страсти однозначно, она ему говорит: «Оставьте меня. Это, наконец, противно». И уходит. Басилашвили уверяет, что он спросил Георгия Товстоногова: «А если бы она ему сказала: хорошо, дядя Ваня, идем скорей в спальню, пока Серебрякова там нет. Что бы сделал дядя Ваня?».

Во-первых, совершенно непонятно это «если», откуда оно взялось? Такое допущение могло возникнуть только по причине полного непонимания образа Елены Андреевны. В пьесе нет ни единого слова о ее женском интересе или симпатии к Войницкому, более того, ни малейшего намека на способность к таким грязным поступкам. Она говорит и повторяет: «Я застенчива». Она просто порядочная достойная женщина.

Так что предположение Басилашвили о спальне, пока нет Серебрякова, совершено несуразно. И столь же неправдоподобно уверение, будто Товстоногов в ответ на гипотетическую «спальню» сказал ему, что Войницкий побежал бы в свой кабинет и там застрелился, потому что Елена Андреевна была для него воплощением высокого идеала. И Басилашвили продолжает: «Когда Войницкий видит целующегося с нею Астрова», то понимает, что «она, оказывается, такая же, как все. Так же похотлива, так же сексуально озабочена, как все остальные женщины. У него рухнул этот самый его идеал». И Товстоногов будто бы сказал ему, что надо играть не ревнивца, а человека с таким идеалом в душе.

Прекрасно, только отнюдь не все женщины похотливы, Басилашвили просто не везло в жизни, и свой опыт он распространил на всю лучшую половину человечества.

Астров тоже восхищается Еленой Андреевной как женщиной, но пошловато и грубо, прямо в лицо ей восклицает: «Роскошная женщина!». И при этом, однако, подобно Басилашвили, совершенно не понимает ее: «Хищница милая… Красивый пушистый хорек… Вам нужны жертвы!.. Вы — хитрая!». Она в изумлении: «Хищница? Ничего не понимаю». Ее мысли вот о чем: «Вы безрассудно губите человека, и скоро из-за вас на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собою. Почему вы не можете равнодушно видеть женщину, если она не ваша? Потому что в вас сидит бес разрушения. Вам не жать ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга». Она ведь вот о чем мечтает: «Улететь бы вольной птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете». От кого улететь? От постылого самовлюбленно хныкающего старого мужа, от назойливого в своей любви Войницкого, от бесцеремонного Астрова…

Он, Астров, зная, что Елена Андреевна все-таки не совсем равнодушна к нему, сперва приглашает ее в свое «именьишко», а в другой раз умоляет завтра же приехать в знакомое ему уединенное лесничество, «на лоно природы». Ее реакция на это второе грубое домогательство мгновенна и однозначна: «Вы с ума сошли!.. О, я лучше и выше, чем вы думаете! Клянусь вам!.. Вы забылись. Уходите…».

И вот еще одна подобная сцена. Астров без ума: «О, какая чудная, красивая! Какие руки! (Целует руки)… Ты видишь, это неизбежно, нам надо видеться (целует ее)»… Если мужчина целует женщину даже с ее согласия, это никак не свидетельствует о ее похотливости. А уж если против воли женщины, как в данном случае, то это характеризует только мужчину.

В последней сцене Елена Андреевна действительно целуется с Астровым. Но как! Она уезжает, лошади уже поданы, они расстаются…

«Астров: Позвольте мне… поцеловать вас… на прощанье… (целует ее в щеку)

Елена Андреевна: Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда ни шло, раз в жизни! (Порывисто обнимает его, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга.) Надо уезжать».

И в таком взволнованном прощании, в этом внезапном мгновенном поцелуе Басилашвили видит похотливость! Да как же после этого он может удивляться, что режиссер Александринки, допустим, за ремаркой, в которой так или иначе упомянуты штаны персонажа, увидел тридцать мужиков без штанов!

В конце беседы, как итог, Басилашвили сказал студентам: «Я смотрю на себя в 19–20 — 30–35 лет как на идиота тупого. Тупой идиот. Мог бы сделать в тысячу раз больше, но не сделал, не мог, потому что я ничего не знал, ни о чем не думал, как думал Бродский моего же возраста, как Шемякин, как Довлатов. Почему не я?..». Странное совпадение: все трое названных в 70-е годы оказались в Америке, двое и умерли в Нью-Йорке.