Александр Дугин - Тамплеры Пролетариата

В таком случае, чего мы боимся в действительности? Кто такой настоящий «фашист», и что такое настоящий «фашизм» не в исторической, но в психологической, даже психиатрической перспективе?

Фашизм, безусловно, совпадает в обыденном сознании с Абсолютным Злом, и единство в понимании этого, независимо от политической ориентации, показывает, что такое отождествление — факт всеобщий и универсальный. Но что может сегодня объединить (пусть по негативному критерию) людей, столь различных между собой по культуре, социальным интересам, вероисповеданию и идеологии?

Только одно — ощущение общей причастности к "человеческому виду", смутный и экзистенциально фоновый гуманизм, который присущ и правым, и левым, и экстремистам, и центристам. Именно гуманизм остается последним якорем для сохранения относительного баланса в цивилизации, раздираемой внутренними и внешними политическими и идеологическими конфликтами, перед лицом глобального культурного, экологического и социального кризиса. Если убрать этот бессознательный гуманистический элемент нынешнего сугубо светского, сугубо человеческого человечества, то оно немедленно падет в бездну помешательства, фанатизма, истерики, надрыва, самоубийства. Современный человек, при всем его цинизме, практичности, прагматизме, индивидуализме и агностицизме, все еще свято верит в последний фетиш — "в человеческий фактор", в "человеческий факт", который, будучи не плохим и не хорошим сам по себе, является общей платформой существования человечества.

Естественно, такое "человеческое человечество" подозревает о возможности катастрофы, т. е. о том, что эта последняя опора, этот «бессознательный» гуманизм могут быть выбиты из-под ног. Причем двумя способами — внешним и внутренним. Ощущение внешней опасности, синдром одержимости «концом» проявился в двух мощных течениях — «экологизме» и «пацифизме». Эта позиция предчувствует, что главная угроза "человеческому человечеству" придет извне: либо окружающая среда, будучи сущностно «внегуманной», "нечеловеческой", разобьет иллюзию человеческой самодостаточности и взорвет человеческую безопасность, либо "злые ястребы" развяжут военный конфликт, который уничтожит человечество. (На этом последнем психологическом факторе была основана в доперестроечные десятилетия «стрессовая» политика западного антикоммунизма).

Но для нас важнее исследовать внутренний путь уничтожения "человеческого человечества". Так как именно такой внутренний взрыв и понимается под «фашизмом» на бессознательном уровне. Некоторые клинические «антифашисты» предложили даже особый термин «психофашизм», а этот термин, несмотря на внешнюю нелепость, весьма красноречиво показывает, что страх перед «фашизмом» имеет сугубо психическую, психиатрическую природу. Итак, «фашизм» есть внутренняя угроза для гуманизированного подсознания современного человечества, предчувствие возможного краха этого подсознания в той форме, в которой оно существует сегодня.

Часто с термином «фашизм» автоматически ассоциируется иной термин «садизм», и это не случайно. Фактически, главные персонажи романов де Сада воплощают в себе кристалльные образы того, чего больше всего страшится «гуманистическое» подсознание, грядущее тотальное распространение которого де Сад гениально уловил и осознал еще в конце 18 века. Герои де Сада являются людьми, которые, принимая вызов либеральной идеологии, ставящей во главу угла принцип максимальной индивидуальной свободы, доводят эти тенденции до их логического предела, взрывая и уничтожая ограничения «индивидуальности», сохранившиеся в «демократическом» и «просвещенном» обществе как наследие «темных», "нелиберальных" времен, как "пережиток теократии, этатизма и морали". Политические идеи де Сада, ясно и последовательно изложенные в "Философии в будуаре", являются математическим применением либеральных догм к самым интимным сторонам человеческой жизни, связанным с эротическими комплексами, глубинными ингибициями и вегетативными психологическими реакциями (причем все описано с удивительным "черным юмором", отличающим все работы де Сада). Де Сад не борется с «гуманизмом» и нарождающейся "психологией гуманизма", он просто доводит их линию до логического конца, не останавливаясь на полдороге, как это имело место в случае его наивно-оптимистических современников, видящих «либерализм» и «гуманизм» в восторженных тонах. Де Сад — это внутренний предел движения общества к либеральной модели, и не случайно его идеи и Запад понял только в начале XX века, когда пророческий дар де Сада обнаружил себя во всей своей полноте и достоверности, когда его тексты открылись как предвосхищение Киркьегора, Ницше, Бакунина, Фрейда, сюрреалистов и т. д. Но следуя либеральным, «республиканским» принципам, де Сад рисует такую страшную картину бесконечных преступлений и извращений, которую сами либералы вряд ли могли бы признать за идеал своего общества.