Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2009г (v1.15)

В принципе, ничего уникального в российской ситуации нет - схожая картина в большинстве стран мира. И даже там, где статистика, как в Китае, показывает некоторую позитивную динамику, это на деле отражает не оживление экономики, а массированное сжигание государственных финансовых ресурсов в топке кризиса - иными словами, объективно положение дел не улучшается, а ухудшается.

днако в данном случае проблема не только в экономике, но и в массовом сознании. Несмотря на повсеместные дискуссии о кризисе, несмотря на шумиху в прессе, которая вообще-то любит плохие новости, несмотря на вполне ощутимые уже результаты спада, которые очень многие почувствовали на себе, ни в коллективном, ни в индивидуальном сознании россиян так и не наступило еще понимание смысла, масштабов и необратимости происходящих событий. Это в равной степени относится и к бизнесменам, мечтающим об оживлении рынка, к чиновникам, обещающим решить все проблемы и рассмотреть все жалобы, и к рядовым гражданам, ожидающим помощи от чиновников.

Для начала предстоит понять, что чиновники просто не в силах помочь, они принципиально своими методами в рамках существующей системы решить многие проблемы не смогут. Они могут искренне хотеть помочь людям или относиться к ним с высокомерным презрением - от этого ровным счетом ничего не меняется.

Прежде всего это относится к проблеме безработицы, которая впервые в российской истории выходит на передний план общественной жизни. Социальные кризисы и обнищание населения имели место и раньше, но безработица в нынешнем виде является для большинства россиян «новинкой». За время экономического подъема изменилась ситуация на рынке труда. Это уже не постсоветское общество, где люди могли прокормиться с огородов, где предприятия могли удерживать рабочих, не выплачивая им зарплату, но обеспечивая какими-то социальными льготами и апеллируя к ценностям трудового коллектива. Миллионы людей переселились в крупные растущие города, теперь они не могут вернуться на огороды выращивать картошку - огородов у них просто нет, а семейные шесть соток остались в другой области и в другой жизни. Миллионы людей, которые в 1990-е годы смогли из рабочих и инженеров переквалифицироваться в мелких торговцев, уже переквалифицировались.

Что теперь делать миллионам ненужных экономике белых воротничков, владельцам кредитных автомобилей, приобретенных через ипотеку или взятых внаем квартир и работникам компаний, которые превращаются в банкротов? И что с ними будет делать государство? На эти вопросы так или иначе придется отвечать, не надеясь, будто люди прокормятся огородами и бесплатными заводскими завтраками. Вернее, они-то прокормиться могут, а кто за них долги платить будет?

Экономические потрясения 1990-х годов сопровождались серьезными социальными и культурными травмами для большинства, но они открывали новые возможности для многих. Те, кто был динамичен, молод и готов к освоению нового, могли выиграть и часто выигрывали. Шок 1998 года был несколько иного рода, но он был коротким и сменился промышленным подъемом, за которым пришла эпоха высоких цен на нефть, обеспечивавших почти автоматический рост благосостояния, опять же не для всех, но для очень многих.

Нынешний экономический кризис отличается от предыдущих тем, что на индивидуальном уровне не дает никаких шансов тем, кто попал под его каток. Разумеется, ни одно правило не может быть реализовано без исключений. Когда большинство теряет, кто-то всегда находит. Кому-то везет. Не все, кто потерял работу, остаются хроническими безработными. Но в качестве социального фактора индивидуальные усилия перестают работать.

Российское общество наконец сталкивается лицом к лицу с системной логикой капитализма, обнаруживая, что эту логику невозможно обмануть или обойти. Ее можно лишь изменить. Но изменение общества не происходит само собой, оно является плодом коллективных усилий самого общества либо результатом проводимой сверху политики власти, которая все равно должна на кого-то и что-то опираться.

Главный урок, который пока ни обществом, ни властью не усвоен и от которого все на эмоциональном уровне будут прятаться до последнего, состоит в том, что не только перемены неизбежны, но и наше участие в них неизбежно. Последнее - самое неприятное. Если бы как-то само, без нас…

Тут речь идет не о банальных призывах к гражданской активности и рассуждениях в духе «если не я, то кто». Речь идет об ужасающей неизбежности сознательного выбора и целенаправленных коллективных усилий в обществе, которое и того и другого боится больше войны и больше чумы.