Юрий Екишев - Россия в неволе

Геныч обрадовался. – Ну и не рассказывай, зачем. Хотя я в шоке честно признаюсь, – Геныч с разрушенными планами и ещё больше пострадавшими понятиями о церкви и святости, расстраивался оттого, что всё выходило из-под контроля: надо следить за набранными очками, за тем, чтоб случайно не вышла "рыба", и чтоб воспоминания о "своей", о размеренной жизни, о комфорте в церкви – были в порядке, были спокойными и в меру ровными, веющими теплом устоявшегося быта и маленького скромного своего мирка. Он откровенно обрадовался, что Хмурого мы в эту ночь потеряли, и теперь совсем не желал, чтоб Волчара своими грубыми бандитскими приемчиками залез и поломал карточный домик воспоминаний, который тут выстраивает каждый – из писем, из фоток, из вещей, переданных с воли, и купленных не в цвет (то ли размер "своя" уже позабыла, то ли похудел на чисовской диете, или попросишь понаряднее, а присылают дорогой, хорошо скроенный, настоящий, не тайваньский "Найк" – но серого цвета, а зачем он тут нужен, такой, цвета чисовской обыденности).

Довольно неприятный для Геныча разговор о том, чем на самом деле занимается толстый, хрюкающий в нос, дядька в золотой одёжке не по чину (вот ему-то как раз по делам – максимум что полагается – чисовские контачки, а не золототканые одежды), про их конторских времён Соввласти погремухи, под которыми они строчили доносы по любому удобному случаю – и друг на друга, и на тех, кто приходил исповедоваться или креститься, про их бизнес на водке, алмазах, табаке, детских стволовых клетках, об их потайном имуществе и невероятном богатстве и скупости, помеченным ещё Игорьком Тальковым (вот был парень, кто убил? – ясно, они…). И не только об этом, и о чем говорить-то вовсе срамно – о скандалах с делами по совращению малолетних, о слезах вдов, отдавших им квартиры, и чемоданах денег, утекающих из каждой области России – по их прихотям, выдаваемым за социальное служение обществу – в Москву, в Москву, в Москву – далее везде, от Швейцарии и Финляндии, до поклонения собранию раввинов Нью-Йорка… О том, чего простые люди не знают, а когда узнают, что пока они воевали – в Афгане, в Чечне, в Приднестровье, в Сербии, защищая – отечество и веру – их же в то же время продавали и загребали вот какие пухлые ручки, не брезгующие ни ручейками подаяний, чьих-то проданных квартир, накопленных общинами, не опасающиеся даже своими пальчиками-сосисочками брать и спокойненько опускать в кассу то, что сделано на фетальной медицине, на "продуктах абортов и выкидышей" – ручках, выхоленных в бесконечных приемах в банях, отдыхах и застольях, и прочей мути – всё это кончается естественным для русского человека справедливым судом и приговором:

– С-сука… Что происходит?! Украл телефон – держи два с полтиной. Канистру "Трои" – трояк, даже по малолетке. Украл несколько мультов – пожалуйста, ты депутат, полная уважуха. Украл веру, святое, церковь – и ты святой! Где справедливость? Тут должны сидеть другие и совсем за другое… – Волчара-таки сдул до основания Генкин, казалось бы, устойчивый мир. – Жечь, палить огнём негасимым! От этой херни только одно лекарство – коктейль Молотова!

– А куда же деваться, куда идти, если все обстоит так? – расстроился Геныч. Печать измены, которую он старался не замечать, лежащая на всех телепузиках – есть, надо признать, никуда не деться. А значит, какие могут быть дела с этими насквозь законтаченными обиженками с насквозь татуированными мертвыми душами.

– Геныч, не плачь! – Волчара говорит, будто видел, что происходит с Генычем сквозь занавески из чисовских простыней. – Настоящую-то церковь разрушить невозможно. Она всегда есть, если она настоящая, то есть Божья. Её только надо найти. Мы тогда с этим пацаном были у одного дедушки на одном острове под Псковом, так он там всё сказал, что почём, хоккей с мячом! Всё ещё будет зашибись! И царь будет и справедливость! И башни порубают всем, кому надо… Веришь, нет?

Геныч, расстроенный проигрышем во всем, сам как Хмурый, тоже пошёл и залёг на боковую, принял обычную для нынешнего зека позу – позу римлянина, занятого неспешным разговором и пиром. Разговор мог продолжаться неспешно, долго, на пол-ночи, но зачем? И так было всё ясно. Сколько ещё можно говорить о вере и России? Пора бы и действовать…

Ваське удалось-таки быстренько под шумок нажать заветную кнопку и переключиться на очередной, из бесконечной цепи, негритянский безик об украденных алмазах, или тысячах "бакинских", или миллионах, плюс обязательное переодевание мужчин в женщин, плюс обязательное разрушение и издевательство – обычный салат-оливье нынешнего виртуального пиршества. Но этого никто уже не остановил.