Строуб Тэлботт - Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами

Во время торжественной церемонии, посвященной юбилею, Горбачев выступил с речью, призывая восточных немцев стать на путь советских реформ. И как бы желая подчеркнуть, кто должен нести ответственность за будущее, добавил, что политика Восточной Германии должна делаться «не в Москве, а в Берлине». Хонеккер стоял рядом, и вид у него был сильно обеспокоенный.

Горбачев же по возвращении в Москву сказал приватно своим помощникам, что Хонеккеру надо уходить — и как можно скорее: «Руководство (восточногерманское) не может оставаться у руля». Он приказал Генеральному штабу проследить за тем, чтобы советские войска, размещенные в Восточной Германии, не оказались втянутыми в заваруху, которая, безусловно, охватит страну.

Во время уик-энда, 7 октября, восточногерманская полиция — по приказу Хонеккера — применила огонь и слезоточивый газ для разгона демонстраций в нескольких городах. Не имея заверений в том, что Кремль поддержит силовое решение, глава тайной полиции Хонеккера оппортунист Эгон Кренц выступил против решения Хонеккера. И дал пятидесятитысячному маршу протеста пройти по Лейпцигу.

Другие члены правительства Хонеккера тоже понимали, в какую сторону дует ветер. Выбросив новый лозунг — «Перемены и возрождением, — они быстро заменили своего старого лидера Кренцем и выпустили сотни демонстрантов из тюрем. На пятьдесят девятой минуте одиннадцатого часа Кренц попытался стать восточногерманским Горбачевым.

В среду, 25 октября, во время визита в Хельсинки Горбачев публично заявил, что у Советского Союза «нет ни морального, ни политического права» вмешиваться в события в Восточной Европе, и добавил: «Мы исходим из того, что и другие не будут вмешиваться». Он подчеркнуто поставил в пример Финляндию, нейтральную страну, сумевшую вырваться из оков русского и советского экспансионизма, как образец стабильности и независимости.

Весной 1989 года для «проверки» искренности намерений Горбачева администрация Буша потребовала отказа от брежневской доктрины: Советский Союз в период вторжения в Чехословакию в 1968 году утверждал, что он имеет право предоставлять «помощь, включая помощь вооруженными силами» любой коммунистической стране, где «социалистические достижения народа» оказались под угрозой.

И вот Герасимов заявил репортерам в Хельсинки: «Я считаю, что доктрина Брежнева мертва». Вместо нее, сострил он, у нас будет «доктрина Фрэнка Синатры». Под этим имелась в виду последняя строка баллады, созданной певцом: «Я сделал все по-своему».

Во вторник, 31 октября, Кренц посетил Горбачева в Кремле. К этому времени выражение его лица, «этой мертвой головы», стало скорее испуганным, чем пугающим. Он понимал, что нечего просить у Советов военной поддержки для восстановления порядка у него в стране, — Горбачев это уже исключил. И Кренц попросил у советского руководителя политической помощи в противостоянии главе реформистской дрезденской партии Хансу Модрову.

Горбачев согласился. После их встречи Кренц заявил журналистам, что демонстрации на его родине — это «хороший признак» грядущего «обновления социализма». Однако, поспешил он добавить, Берлинская стена по-прежнему нужна как «защитный щит» между «двумя общественными системами» и «двумя военными блоками».

Это выступление нового восточногерманского лидера, подтвердившего его приверженность разделу Европы и Германии, и лишь вызвало к жизни еще больше демонстраций. В отчаянии Кренц объявил новые меры, которые способствовали бы примирению. Он разогнал весь свой кабинет министров и две трети Политбюро, но этого оказалось недостаточно. Тогда он позвонил Горбачеву в Кремль и спросил, что делать. По рекомендации Шеварднадзе Горбачев посоветовал Кренцу открыть границы. Это «выпустит пар» и позволит «избежать взрыва».

Когда Берлинская стена начала рассыпаться, Марлин Фицуотер пригласил журналистов и телевизионщиков в Овальный кабинет. Буш сидел за столом, вертя в руках перо.

Один из журналистов спросил, означает ли это, что «железному занавесу» пришел конец. Президент не очень уверенно произнес: «Ну, я не думаю, что какое-то одно событие может положить конец такому явлению, как «железный занавес», но это явно указывает на то, что наиболее жесткий период «железного занавеса» остался позади — далеко позади». А предполагал ли он такое развитие? «Нет, этого я не предвидел». А представлял ли себе? «Да».

Когда Бушу сказали, что в его словах не чувствуется радости, он, обороняясь, ответил: «Я не из эмоциональной породы… я очень доволен. И я очень доволен многими другими событиями… Так что, если я не захлебываюсь от восторга… это, возможно, потому, что дело подходит к вечеру, но на самом деле я очень счастлив».