Строуб Тэлботт - Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами

Павел Палащенко ввел группу в похожий на пещеру кабинет, который поочередно занимали Сталин, Хрущев, Брежнев. Горбачев пригласил их к овальному столу, за которым он сидел вместе с небритыми Язовым и Крючковым в первую ночь войны в Персидском заливе, и рассматривал на карте рейды бомбардировочной авиации США. Были поданы чай и печенье.

Горбачев накануне, во время встречи с советскими репортерами, был настолько подавлен, что некоторые из них назвали ее «последней пресс-конференцией Горбачева». Поэтому авторы прибыли в ожидании лебединой песни.

Вместо этого Горбачев решил показать, что он далек от того, чтобы сдаваться. Когда его спросили, будет ли он президентом Советского Союза через три дня, когда выдержка из интервью появится в журнале «Тайм», Горбачев рассмеялся, а затем сказал: «В понедельник? Я уверен, что буду!»

Он осудил минское соглашение Ельцина как «неубедительное, плохо обоснованное и плохо сформулированное», добавив, что, «если мы начнем разрывать эту страну на части, будет еще труднее прийти к соглашению друг с другом».

Горбачев явно питал отвращение к Ельцину, вечером в воскресенье, после подписания в Минске соглашения, российский президент «даже не позвонил мне. Я узнал, что он разговаривал с Бушем, а не со мной. Не было необходимости привлекать к этому Буша. Это вопрос о моральных принципах Ельцина. Я не могу одобрить или оправдать такой стиль поведения».

И продолжал:

— Вам приходится иметь дело с другими руководителями на основе доверия. Иногда это не подписанный договор, а лишь политическое принципиальное соглашение, что выше любого договора. Без этого никому нельзя доверять.

Сославшись на Ельцина, Кравчука и руководителей других республик, совершавших поездки за границу, Горбачев сказал:

— Опасность состоит в том, что некоторые политики лишь вступают в мир реальной политики. Люди забывают, что это я дал им возможность путешествовать. Я не скромничаю, говоря об этом. Может быть, некоторые предполагали, что я всего лишь попросил их отвезти письмо президенту Бушу. Я не думаю, что мои зарубежные партнеры действительно поняли, что я хотел, чтобы они узнали их. Они подумали: «Ну, если Горбачев посылает к нам этих людей, это должно означать, что с Горбачевым покончено и мы должны перейти на сторону новых руководителей».

В конце интервью Горбачев сменил гнев на милость и стал поздравлять самого себя:

— Что касается моей работы, то главная задача моей жизни уже выполнена. Я ощущаю себя в мире самим собой. Я прошел через такие испытания, что чувствую себя абсолютно свободным. В то же время я считаю, что накопленный мною опыт должен быть полностью использован для поддержания свободы моей страны и международных отношений. Я чувствую себя достаточно сильным, чтобы продолжать заниматься этим.

Прежде чем попрощаться, Горбачев сухо заметил, что кто-то в начале недели спросил его, счастлив ли он.

— Счастлив? — насмешливо спросил он. — Такой вопрос следует задавать женщине.

В то время, когда Горбачев встречался с авторами этой книги в Кремле, Ельцин позвонил Бушу и радостно сообщил о прогрессе в создании нового Содружества.

Буш вежливо выслушал его, но мало что сказал в ответ. После того как Буш положил трубку, он приказал своим сотрудникам вызвать Горбачева для разговора по телефону. Еще со времени августовского путча он взял себе за правило, что каждый раз, когда он услышит что-либо от одного из двух соперничающих руководителей, он будет вызывать по телефону другого: с тем, чтобы его не могли обвинить, что он принимает чью-либо сторону или позволяет какой-либо из сторон противопоставлять его другой.

К тому времени, когда телефонный звонок Буша застал Горбачева на даче, было 23.30 по московскому времени. Советский руководитель ответил сонным и ворчливым голосом: «Добрый день, Джордж, или по-настоящему, добрый вечер, потому что вы знаете, здесь сейчас вечер».

Буш сказал, что выслушал Ельцина, а теперь хотел бы услышать от самого Горбачева, как идут дела. Горбачев пустился в монолог, длившийся двадцать минут. Все еще желая принизить значение минского соглашения, он назвал его «лишь наброском, импровизацией. Многие вопросы остались без ответа».

— Новому Содружеству, — сказал он, — потребуется разработать систему законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы и международные обязательства.

Его участие в этом процессе, которое он с большой готовностью хотел предложить, было бы существенно необходимым, чтобы «придать правовой и законный характер процессу преобразования государства». Он сказал, что заявление трех руководителей в Минске о том, что Советский Союз прекратил существование, было «поспешным» и «запугивающим». Но затем признал, что его Союзный договор действительно почти мертв и что дальнейшее обсуждение его будущего сделалось «в сущности невозможным. Соглашения между мною и руководителями республик были отброшены».