Владимир Логинов - Живой Сталин. Откровения главного телохранителя Вождя

— А где он похоронен?

— В Донском монастыре, где крематорий. Там в стене были захоронены урны маминых родителей. И вот когда отец вернулся из ссылки, родители, предвидя свой конец, купили гранитную стелу неправильной формы, установили ее там же, на территории монастыря, и перенесли туда прах бабушки и дедушки. Цветник сделали, фотографии, надписи и еще место оставили. И когда отец умер, его прах там тоже захоронили и надпись выбили, а когда мама скончалась, я сама ее урну там захоронила. Выбрала ее самую лучшую фотографию, ведь она очень красивая была, и рядом с папиной поместила. А себе место я рядом с бабушкой оставила и племяннице наказала, как все сделать…

— А как мама умирала и что говорила?

— Вы знаете, ведь она такая поджарая, суховатая была. В восемьдесят шесть лет сама по магазинам ходила, сама себя обслуживала. И память у нее была лучше моей — никакого склероза. На улице ее сбила машина, и у нее оказалась сломана шейка бедра. В таком-то возрасте. Но она была сильной воли человеком и через полтора месяца уже ходила на костылях. Я ее привезла домой. Но неожиданно у нее нарушилось кровообращение, и ее руки и ноги стали сильно отекать. А потом какие-то галлюцинации начались. И когда ей стало совсем плохо, я перевезла ее в больницу, где она умерла у меня на руках. Придя в сознание на мгновение перед концом, она сказала всего одну фразу: «Какой кошмар…» И все.

Слова матери Надежды Николаевны: «Какой кошмар!», сказанные перед смертью, можно было поставить эпиграфом к огромным кирпичам псевдосочинений о Сталине, расставленным на полках книжных магазинов. Ведь в этом беззастенчивом и наглом глумлении над своей историей нет ни слова жизни и ни слова правды. Самолюбование бездарных и тщеславных графоманов, генетически обделенных нравственным сознанием! Нет внутри их Царствия Божия, потому и пинают мертвых и беззащитных. Да пропади они пропадом! И именно тогда я окончательно утвердился в мысли, что во что бы то ни стало надо сделать нормальную, человеческую, а не дьявольскую книжку о Сталине и Власике.

Лет десять я настойчиво обхаживал тестя своего приятеля Лаврентия Ивановича Погребного, упрашивая его поделиться воспоминаниями. Дело в том, что в 30–50-х годах он был ответственным работником ВЦСПС и даже занимал пост первого заместителя Николая Михайловича Шверника — одного из соратников Сталина. Однако Лаврентий Иванович наотрез отказывался от каких бы то ни было интервью. И вот мне попал в руки материал Роя Медведева, рассказывающий о матери Сталина. Читая его, я позвонил Лаврентию Ивановичу справиться о какой-то дате и был ошарашен:

— Я не знаю, о чем там пишет Рой Медведев, но я мог бы вас познакомить с очень близким родственником Сталина, который вам может рассказать в сто раз больше Роя.

— Каким?! — ахнул я, лихорадочно соображая, что в моей писательской и журналистской карьере появился шанс, упустить который смерти подобно. Так фортуна улыбается далеко не каждому литератору.

— Грузины принимают без доказательств версию, высказанную Анатолием Рыбаковым в романе «Дети Арбата»: подлинным отцом Сталина был Яков Георгиевич Эгнаташвили, у которого убиралась и стирала белье Екатерина Георгиевна Джугашвили — мать Иосифа. Так вот, у того были еще дети и внуки. И один из них — Георгий Александрович Эгнаташвили, мой старый товарищ по прозвищу Бичиго. Когда я работал со Шверником, он был начальником его охраны…

— И вы меня с ним познакомите?

— Да. Но при условии, что вы не будете касаться семейной тайны. Ограничитесь его воспоминаниями о дедушке и Сталине. Ибо за последний годон здорово сдал и боится не пережить бурного потока грязи, обрушившегося на человека, которого он считает своим богом.

— А сколько ему лет?

— Много.

— И все-таки?

— Я предупреждал! — голос Лаврентия Ивановича стал сухим и железным. — Мы говорим только один раз, как наш учитель и вождь.

Я дал писательское слово Лаврентию Ивановичу, что с величайшим человеческим тактом отнесусь к рассказам загадочного Бичиго.

Именно в этом доме-крепости, густо облепленном мемориальными досками с прославленными именами, состоялась наша первая встреча с Георгием Александровичем Эгнаташвили. Когда я зашел в комнату Лаврентия Ивановича, то увидал старика, которому можно было дать от восьмидесяти до ста лет. Широкая грудь, орлиный нос и подчеркнутое чувство собственного достоинства выдавали в нем мужчину некогда волевого и крепкого. Вспомнились слова приятеля, сказанные накануне: «Ты не думай, что там какой-нибудь тщедушный старичок, он, как шкаф, дверь собой перекроет. Правда, в последние годы здорово ссутулился…» Левый глаз Георгия Александровича то и дело закрывался и слезился от катаракты (он собирался на операцию в офтальмологический центр и поэтому приехал из Тбилиси в Москву). На лацкане его большого светлого пиджака сверкал необычный значок с портретом Сталина.