Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Докладчик еще был в форме. Говорил с выражением. Во время «ударных мест» зал гремел аплодисментами.

Назревал официальный визит генерального секретаря ЦК КПСС в Чехословакию. Были споры. Многие утверждали, что пыль еще не осела, могут быть эксцессы. Гусак заверял, что держит ситуацию под контролем и гарантирует полный порядок. Брежнев колебался, но в конце концов решил ехать. «Летаем же мы самолетами „Аэрофлота“», — буркнул он.

Протокольно-торжественная часть была на уровне. По маршруту делегации — толпы с флажками. Погода удалась. Но… «Но» идет от сравнения с визитом Хрущева в Венгрию. Лица толпящихся были другие. В атмосфере, в дыхании масс там ощущались приязнь, доброжелательство. Прага была холодной. Возможно, время еще не зарубцевало раны. Я почувствовал это очень хорошо, когда позвонил своим приятелям, которые «правые». Тяжелые были встречи. Хорошо, что у Брежнева не было приятелей в Чехословакии…

Мне разрешили остаться на несколько дней в Праге. Перебрался из резиденции в ту самую гостиницу, в которой полтора года назад беседовал с Дубчеком. В мой первый самодеятельный вечер в гостинице появился Гусак. Его привез мой «левый» приятель Богуш Хнеупек. Просидели в ресторане до утра. Говорили «за жизнь». А жизнь во времена «пражской зимы» строилась по принципу: «Кто был не с нами, тот против нас». Из партии в массовом порядке, сотнями и тысячами, исключались коммунисты, поддерживавшие Дубчека, выступавшие против «интернациональной помощи». Мне представлялся более правильным, работающим не на раскол, а на стабилизацию, лозунг Кадара: «Кто не против нас, тот с нами».

— Москва доверяла Кадару, — парировал Гусак, — а мне не доверяет. Ко мне как ваш комиссар приставлен Биляк. Он сообщает, что советское руководство настаивает на твердой линии.

Я не питал симпатий к Биляку. Но у меня не было никаких полномочий обсуждать «линию». Поэтому пришлось плести какие-то почти дипломатические кружева, через которые все-таки просвечивала моя либеральная позиция. С упором на то, что эта позиция сугубо личная. Это была моя первая и последняя встреча с Гусаком. Он, к сожалению, так и не стал пражским Кадаром. А последняя встреча с Дубчеком состоялась через много лет в Москве…

В общем, для нас чехословацкий кризис уходил в прошлое. Но на политическом горизонте все чаше появлялись всполохи другого кризиса — польского.

Еще в начале февраля 1968 года польские власти запретили представления «Дзядов» («Дедов») Мицкевича на сцене театра «Народовы» в постановке Казимежа Деймека. Это вызвало волнения варшавской интеллигенции. 29 февраля состоялось чрезвычайное собрание варшавского отделения Союза польских писателей. Писатели протестовали. 8 марта стали митинговать студенты Варшавского университета. Волнения вышли за пределы Варшавы. С 8 по 15 марта «за участие в нелегальных демонстрациях и эксцессах», по словам Гомулки, были задержаны 1208 человек, из них — 367 студентов.

Как известно, Мицкевич не жаловал Россию. «Дзяды» наделены отчетливо выраженным антирусским характером. Но если вспомнить, что Мицкевич имел дело с царской Россией, если считать, что нынешние польско-советские отношения принципиально отличаются от тех, что были в XIX веке, то пьесы Мицкевича можно пустить по разряду исторических, антицарских [10] Сам Мицкевич, обращаясь к «русским друзьям», писал: «Я выливаю перед всем миром эту чашу яда… Горечь моих слов разъедает и жжет, но я выжал ее из слез и крови моей родины… Пусть эта горечь разъедает и жжет не вас, а ваши цепи». . Что и было сделано в Польше. «Дзяды» неоднократно и много лет ставились в разных театрах, на радио и телевидении.

Но ведь «театры на Таганке» существовали не только в Москве.

Русский офицер говорит декабристу Бестужеву: «Не удивляйся, что нас здесь проклинают. Ведь уже целое столетие, как из Москвы в Польшу шлют только подлецов».

Еще реплика: «Я буду свободным — да. Я не знаю, откуда пришла эта свобода, но я знаю, что значит получить свободу из рук москаля. Подлецы, они мне снимут кандалы с ног и рук, но наденут на душу».

Нетрудно себе представить, как могут звучать эти и аналогичные слова, если режиссер «спутает» XIX век с XX веком. По мнению Гомулки, так и произошло. Антицарское острие «Дзядов» было превращено в антисоветское оружие. Отсюда и острая реакция властей.

Борьбу вокруг «Дзядов» можно было рассматривать как сигнал тревоги. В записке «К положению в Польше» я писал, что политическая ситуация в стране «довольно неустойчива», что в руководстве ПОРП соперничают две группы.