Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»

Во всей этой чехарде с переименованиями учреждений была еще одна притягательная сторона, ибо одной только смены самой вывески оказывалось достаточно, чтобы «посчитаться» со всеми строптивыми, но умеющими работать руководителями, а выбитые из-под них кресла раздать всяким единоверцам и прочим сподвижникам. Именно так к исполнительной власти пришел слой пастеризованных вольнодумцев, должностные обязанности которых сильно превышали возможности каждого из них. «…И стали последние первыми…» (Матфей, 20, 16).

Что касается переименования самого Ленинграда, то это был грандиозный обман, совершенный лично Собчаком. Все остальные, принимавшие в нем участие, были лишь статистами, какую бы роль они сами себе ни присвоили.

Для Собчака же это был коммерческо-политический заказ Запада. Доходная часть таила в себе захватывающую, как отливная океанская волна, личную выгоду «патрона», выплаченную ему долларами под видом гонорара за вторую книгу «Ленинград — Санкт-Петербург», и, кроме этого, демонстрировала западным политикам и партнерам его социальную устойчивость, гарантирующую вложенные и вкладываемые под имя Собчака капиталы.

Что же касалось политической части сделки, то этим простым, а потому почти гениальным ходом с изменением всемирно известного названия города все мы одним махом переставали быть коренными жителями, что вело к пресечению традиций, роднивших и поэтому способных объединить в едином порыве как усилия, так и недовольство горожан в борьбе за отчий дом.

Ликвидация названия места рождения выбивала у ленинградцев точку опоры для кристаллизации осознанного массового протеста, превращая их в безликую толпу почти беженцев, созерцателей разграбления города с незнакомым им названием, в который они, якобы случайно, волей судьбы попали, лишенные даже права возмущаться.

Для захвата богатства нашего города подобная операция со стороны Собчака была, бесспорно, умна и дальновидна, но я не мог тогда поверить, что ее можно осуществить, и поэтому все разговоры «патрона» на эту тему считал не более чем шуткой.

Проведенный общегородской референдум выявил полное расхождение желания жителей со своекорыстными интересами Собчака, однако он все равно исполнил заказ, полученный им во Франции и Америке, — город с названием «Ленинград» прекратил свое существование.

Это была не только демонстрация могущества уже набравшего силу Собчака, но и глупости, если не сказать больше, тех, кто ему в этом помог, какими бы мотивами каждый из них ни руководствовался. Тут я даже не имею в виду огромные затраты, связанные со сменой вывески города, оплаченные из карманов налогоплательщиков.

За стирание с карты мира названия «Ленинград» Собчак наверняка получил несколько миллионов долларов, что несравненно больше пресловутых сребреников, а его подручные ненависть большинства жителей, и притом бесплатно.

Эта коммерческая операция, впоследствии с усмешкой названная Собчаком «Ленинград — Петербург», была именно тем, чем он «отблагодарил» город, давший ему все. Город, жителей которого он, с присущим ему «блеском», в сжатые сроки довел до полного обнищания и добился, чтобы давно всеми забытое уличное попрошайничество стало не только нормой, но и эмблемой «Северной Пальмиры». Город, где он, к собственному удивлению, обнаружил пятимиллионную покорную аудиторию желающих быть обманутыми, которую «патрон» со свойственным правоведу ханжеством стал постоянно «кашпировать», презрительно рисуя на экранах телевизоров санкт-петербургские «златые горы» ленинградцам, обалдевшим от грохота развала социализма. Само же восхождение на указанные, никому не ведомые вершины народного благополучия им явно не планировалось. Однако никто из погружающихся в пучину всеобщей нищеты, великолепно организованной Собчаком, этого почему-то не хотел замечать.

Слава быстро разрушала Собчака. Недалекий ум оголял врожденное высокомерие, подавленное с детства всеобщим пренебрежением, а также проявлял постоянную склонность к измене и вороватую внутреннюю пустоту, поэтому резкость его поведения становилась привычной. Само же управление городом в состоянии не проходящей запальчивости и раздражительности, но без заранее обдуманных намерений, естественно, вело к окончательному упадку хозяйства.

Чем бы Собчак ни занимался, кроме своих личных дел, все являло собой сплошную суету. Семена его телевизионных посевов не всходили, призывы не подхватывались, от этого он стал орать на людей и ненавидеть любого, не желавшего за него работать и спасать то, что он уничтожает.