Александр Панарин - Глобальное политическое прогнозирование

В свете этих данных сомнительно выглядят ожидания новейшей коэволюционной теории, обещающей гармонично-соразмерное развитие органической среды и технической цивилизации. Коэволюция предполагает "своего рода сближение двух взаимосвязанных эволюционирующих систем, но не движение к одному, общему образу (конвергенция), а взаимную адаптацию, когда изменение, произошедшее в одной из систем, инициирует такое изменение в другой, которое не приводит к нежелательным или тем более неприемлемым для первой системы последствиям" { Там же. С. 6-7. } .

Сравним данные двух систем, симметричную взаимоадаптацию которых обещает теория коэволюции. Эволюция биоты реализуется через процесс видообразования. По палеонтологическим данным нормальный процесс образования нового вида составляет около 3 миллионов лет, и данный вид остается неизменным на протяжении сотен миллионов лет. В техносфере новые виды появляются непрерывно, а их средняя продолжительность жизни сегодня составляет около 10 лет. Правомерно ли при такой разнице в скоростях биоэволюции и техноэволюции (5 десятичных порядков!) говорить о коэволюции природы и человека? { Там же. С. 9. }

На самом деле технологические оптимисты имеют в виду не коэволюцию, а управление развитием биосферы посредством техносферы.

Это не что иное, как новое издание утопии планового хозяйства, но уже в космическом масштабе. Аналогичная редукционистская утопия (об управлении более сложными системами с помощью более простых) рождена современным либертаризмом (в особенности в Чикагском варианте) в форме последовательного рыночного монизма. Рынку приписывается способность не только регулировать товарные потоки и деятельность товаропроизводителей, но и определять, что именно жизнеспособно или нежизнеспособно, рационально или нерационально в культуре, в истории, во всей планетарной эпопее человечества. Как пишет один из самых известных адептов Чикагской школы во Франции "новый экономист" А. Лепаж, "в целом главная амбиция чикагской школы состоит в том, чтобы доказать, что отныне открывается возможность подвести научный экономический фундамент... под целый комплекс проблем и областей бытия, которые до последнего времени казались неподвластными количественному операциональному анализу" { Leраgе H. Dеmаin lе сарitalismе. Раris: 1978. Р. 45. } .

"Чикагцы" поставили себе задачу: не только преодолеть дуализм социального знания, прежде сочетавшего экономические и внеэкономические подходы к общественной реальности, но и дуализм самой этой реальности, якобы разрывающейся между спонтанностью рыночного обмена и умышленностью внерыночных отношений. Политика, культура, семейные отношения, конфликт поколений — все это Чикагская школа бралась исчерпывающим образом объяснить на основе рыночной модели, тем самым освободив людей от необходимости изучать какие-либо другие науки, кроме экономической, и следовать каким-либо другим рекомендациям, кроме рыночной теории.

Именно на этой основе законченного рыночного монизма реформаторы новейшего образца взялись рационализировать жизнь людей, вышедших из "второго мира", а тем самым и упразднить дуализм самого человечества, мечущегося между фритредерской морской системой и протекционистской континентальной. По сути это была попытка во всей последовательности провести морской инструментальный принцип, устранив нормообразующие основания континентальной культуры. Разрушительные последствия этого морского эксперимента превысили всякое воображение: общественная жизнь на глазах превращается в дикие джунгли, и сами основы цивилизованного существования подрываются с ужасающей скоростью.

Этот провал двух эпопей модерна — той, что связана с покорением природы инструментальным технологическим знанием, и той, что связана с покорением общества вездесущим инструментализмом рынка, вне всяких сомнений свидетельствует: человечеству необходима, наряду с системой инструментального знания, корректирующая и направляющая система нормообразующего знания, назначение которой — удерживать от деструктивных видов активности или предотвращать превращение продуктивного активизма в разрушительный.

Такой вывод превышает соображения функциональной целесообразности и затрагивает более общие основы социальной теории, включая теорию антропогенеза. В основу общественных теорий западного типа лег так называемый деятельностный принцип. Это самоопределение человека как существа, воспроизводящего себя посредством деятельности и не способного утверждаться иначе, чем в форме превращения деятельностного принципа из ограниченного — в универсальный, всеохватывающий, вряд ли соответствует многозначительному определению его как "религиозного животного".