Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 01-10

Общественные фонды потребления — это и был социализм. Реальный, живой, грубый и неловкий, но он был. Советское предприятие, о котором много говорили, и которое хаяли, как только могли, оно ведь было не только предприятием. Там были профилактории, санатории, пионерлагеря, какие-нибудь подшефные совхозы, там строилось жильё, там происходила масса всего. Это был очень сложный социальный организм, но мы же его не обсудили. Как только его уничтожали! Этот организм сопротивлялся все 90-е годы. Все 90-е годы красные директора, которые уже встали на путь приватизации, больше всего боялись за социалку. «Социалка, социалка, социалка!» — любой ценой пытались её сохранить. Как только это исчезло — о чём говорит бюджет? Бюджет ни о чём не говорит.

Вопрос же не в бюджетной сфере, вопрос во всей этой гигантской производственной сфере, которая охватывала всю страну. В стране был определённый материальный уклад. Конечно же, мне лично ближе не материальный уклад, а нечто другое. Я, например, аскетизм советский очень даже ценил. Я не понимаю, почему этих шмоток должно быть бесконечное количество, и они должны быть в каком-то невероятном количестве видов, разновидностей, почему от барахла все должно ломиться. Ну, есть несколько типов костюмов, ну, есть у тебя три-четыре пальто, ты, надел и пошёл. Тебе они не нравятся? Пойди к портному. Да, это будет чуть-чуть подороже, но ведь чуть-чуть.

Мне нравилось то, что на Чернышевской улице, где я жил, было четыре кинотеатра, и в каждом из них шли какие-то фильмы, между прочим, иногда далеко не плохие. Да, там было меньше кафе, но никогда не понимал, почему всё надо превратить в место, где все непрерывно жуют? Жуют и покупают, жуют и покупают? Почему это всё?.. Как можно настолько, так сказать, «очечевитить»?! Мне это не нравится! Я не хочу навязывать эти взгляды остальным согражданам. Сограждане же отреагировали на потерю «чечевицы».

Но поскольку перед этим сограждане отказались от первородства, то человек, который отказался от первородства, сломан! А сломанный человек бороться за своё материальное благополучие не может, как и ни за что другое. Он сломан и потому обездвижен. Отсюда гигантский паралич социального действия. Александр Николаевич Яковлев, который говорил о сломанном хребте, знал толк в метафорах. Он выбрал метафору точную. Существо с переломанным хребтом не может рукой, сжатой в кулак, отразить атаку на него. Оно еле шевелится, а, может быть, не шевелится вообще. Может быть, оно только мычит: «Мммммээээ, ммээ, мэ!». Оно и говорит, то существо: «Не хочу!»

Но ведь этого недостаточно для того, чтобы сделать необратимое обратимым. Эту мистерию каждый из вас может лицезреть два раза в день — утром и вечером, когда он выдавливает из тюбика зубную пасту. Её выдавить очень легко, но назад она не всасывается.

Но главное-то заключается не в этом, а в том, что до тех пор пока мы не обсудим проблему с первородством, всё, что мы делаем в том, что касается чечевицы, все эти негодования по поводу того, как [она] уменьшается, не стоят и ломаного гроша.

С одной стороны, это живая страшная трагедия огромного большинства наших сограждан. Это социальный нагнетаемый ад, в который их опускают.

С другой стороны, сограждане же должны признать каким-то образом, что они в этом участвовали, что весь этот переход осуществлялся в условиях максимальной для России демократии, максимального реального волеизъявления. Да, оно было невелико. Да, большинство проголосовало за Советский Союз, а Советский Союз разрушили. Но ведь возможности выйти и протестовать против этого разрушения были! И никто бы сразу в чёрные воронки не посадил. Или нет? Или это не так?

Давайте-ка это всё-таки обсудим подробнее — вот этот главный вопрос о первородстве, который с какой-то лёгкостью отдала историческая личность, которую мы все любим: наша страна, наше общество, наш народ. Если мы этот вопрос не обсудим, мы путей выхода не найдём.

Когда один из моих сотрудников опубликовал в 91-м году разоблачительный материал против меня, который назывался «Таинственный советник кремлевских вождей» (в «Независимой газете» разворот был такой сделан, заказной), и опубликовал там все свои записки — как мои, и сделал все возможное для того, чтобы определенным образом меня дискредитировать, в соответствии с нормами той эпохи (а нормы были такие, что «тайный советник кремлевских вождей» — это было нечто чудовищное), — то началась буря негодования в среде той интеллигенции, которая перед этим относилась ко мне совсем иначе.