Сергей Кургинян - Содержательное единство 1994-2000

Но почему же тогда византизм терпит Путина, задействует его? Для ответа на этот вопрос нужно прежде всего установить, как именно византизм понимает любую определенность с позиций имеющихся в ней позитивов.

Он понимает определенность как тупость, прямолинейность. И носителя определенности в этом смысле может и возлюбить как свой инструмент, как нечто такое, что должно "отработать и пойти вон". При этом определенность может привлечь к себе других и в этом смысле опять-таки полезна постольку, поскольку эти другие, по мнению византизма, будут "толочь под соответствующим руководством воду в нужной нам ступе". Выводя данное описание на философский уровень, следует признать, что для византизма определенность хороша как средство создания максимальной неопределенности. И только в этом качестве определенность византизмом взращивается и опекается. Одно из имен той большой неопределенности, средством для которой является В.Путин, – конечно же, Чечня. Но это только одно из имен! Одно из – и не более! Вот почему важно раскрыть не только содержание тех или иных имен, но и то, что стоит за всеми именами. Раскрыть, если можно так выразиться, диалектику Метаимени. В чем она?

Часть 3.

В.Путин и социокультурные проблемы, связанные с построением альтернатив "неовизантийской стратегии"

Особо следует оговорить, что в основе нынешнего "неовизантизма" по большому счету лежит не коварство и не злая воля отдельных цинично искушенных политиков. Нельзя говорить и о сосредоточенной злой воле, движущей "неовизантизм" в сторону наращивания Неопределенности того или иного типа. "Неовизантизм" никогда не движим никакой сосредоточенной волей. Он движим энтропией. Он барахтается в ней, культивирует ее, выживает в ее потоках. Коль скоро это так (а это именно так), то подлинной основой происходящего, подлинной причиной данного поведения власти является не воля к наращиванию Неопределенности. Нет, подлинной основой происходящего является естественное бурление этой Неопределенности в недрах постсоветской России.

Россия беременна Неопределенностью. Она заражена ею.

Последнее десятилетие, увы, стало не столько временем высвобождения некоего потенциала свободы (хотя, конечно, отрицать сам факт такого высвобождения просто смешно), сколько временем Большой Постсоветской Травмы Сознания (БПТС).

Вести разговор об этой травме на языке либерально-модернизационном нам достаточно трудно. Ибо это не наш язык. Мы вообще-то просто убеждены, что по совокупности причин, которые излагались нами в десятках и десятках работ, Россия – страна немодернизируемая (в отличие от той же Южной Кореи или ряда стран арабского мира). И что главная составляющая травмы в том, что не учитывается этот фундаментальный факт, вытекающий из базовых особенностей ядра российской культуры, из существа основополагающих социокультурных кодов нашего исторического субъекта. Это не значит, что Россия не может развиваться вообще. Но тип развития России альтернативен классике либерально-модернизационного развития. И именно игнорирование этого, насилование российской специфики с помощью навязывания либерально-модернизационного реформизма там, где реформизм должен быть принципиально иным, и приводит к травме.

Мы убеждены, далее, что три основополагающих момента – модернизационизм, вхождение в мировую цивилизацию и представление об этой цивилизации в ее оптимальном для России варианте как о некоем многополярном мире – должны быть пересмотрены в рамках любого стратегического поворота. И пересмотрены они должны быть в полном объеме, без всякого замшелого реставрационизма, на самом высоком философском уровне, с открытой перспективой в XXI век. Не будет этого – тупик в сознании станет тупиком в бытии. А именно тупик в сознании, причем тупик, который пытаются преодолеть линейным усилием, сейчас уже выглядящем просто как тупое упрямство, и составляет важнейшую часть того, что мы называем травмой.

Но мы договорились, что будем сознательно и ответственно использовать в своих построениях именно либеральный дискурс в его различных модификациях (из которых нас интересует, конечно, лишь то, что связано с государственностью). Этот дискурс в этой модификации мы в данном случае будем не подрывать и даже не критиковать (объяснения последнему уже даны выше), а разворачивать и оптимизировать. То есть мы будем исходить из тех ориентиров, которые задает своему творчеству либеральный "политхудожник", ставший на путь защиты государственного централизма. И потому эту часть травмы мы только обозначаем – и сразу же выводим за скобки. Остается ли что-то при таком выведении? Да, безусловно. Остается все то, что либерализм в России (государственнический модернизационизм, если хотите) сам предал и подорвал в предыдущий период, исходя не из чужой системы отсчета, а из его собственной. Остается все то, что в любом случае и при любом отношении к модернизации необходимо было учитывать. И что не было учтено самими модернизационистами. Что же именно? И о какой травме сознания в этом случае следует говорить?