Сергей Кургинян - Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором

Категориями российского качества жизни могут быть состязание, победа и праздник. Может быть, даже престиж. Но никогда не благосостояние и не благоуспокоенность. И в этом сила российского духа и его специфика. Либо на это опираются и побеждают. Либо это игнорируют и тогда губят и себя, и народ.

Четвертый. Россия всегда жила и будет жить в рамках мобилизационного проекта. Она всегда будет существовать в категориях ниспосланных ей испытаний. Всегда и в любые времена ее ключевыми понятиями будут братство и подвиг. Жизнь всегда будет сакрализоваться. А если это не удастся сделать — что ж, тогда беспредел, падение до дна, известное нам по произведениям Достоевского. Но даже на этом дне — поиск целей и ценностей — попытка сакрализации. Даже в категориях Тьмы. Даже это прельстительнее для России, нежели пустое Небо Запада.

Пятый. Россия всегда будет исповедовать в любой форме и под любым предлогом религию напряженного поединка Света с Тьмой. То есть теологию борьбы. Она всегда будет противостоять гедонисцизму, культу роскоши, идеологии сакрального компромисса, индульгенисцизму, столь свойственному Ватикану и отрицаемому Россией в первую очередь, обустройству компромиссу во всех всех его видах, размытию границ между Светом и Тьмой, Льдом и Огнем. Дискуссия о Троице всегда будет носить в России поэтому крайне напряженный характер. И в каком-то смысле определяться как религиозно-политическая дискуссия по ключевому вопросу. Для России это не есть вопрос умствования и схоластики, а есть ключевая проблема ее бытия.

Шестой. Важнейшей категорией для России будет святость, а не сытость. Польстившись на сытость, Россия теряет все, в том числе и насущный хлеб. В рамках святости ключевым понятием было, есть и будет понятие святого города, Грааля, Нового Иерусалима. Это понятие в российской истории намного значимее и фундаментальнее, нежели понятие «третьего Рима». В XXI веке Новый Иерусалим не потеряет для России своего ключевого значения, а скорее приобретет его, резко усилится эта тяга и эта парадигма российского православия.

Седьмой. Религиозные поиски будут в России всегда продолжаться. Сакральная открытость, открытость в историю будет доминировать над открытостями другого типа и сопрягаться с ними, иначе говоря — чем выше будет сакральная открытость и единство истории, тем в большей степени может быть обеспечена и открытость российского геополитического пространства, без ущерба для фундаментальных интересов России.

Вот почему проблема религиозного синтеза, проблема углубления северного православия, его обогащения всем тем, что оно содержит в истории, но не содержит в факте своего сегодняшнего бытия, будет ключевой. Если православие сумеет осуществить свое саморазвитие с включением того огромного опыта духовных поисков, которые шли в России в течение двух последних веков, если православие сумеет заявить о себе, как о наиболее открытой и мощной религиозной восходящей системе XXI века, оно победит. В противном случае процесс перехлестнет его и пойдет в другом направлении. Русская идея от этого не умрет. Умереть могут лишь официальные институты. Взамен их родятся новые, как они уже рождались перед этим, с трагическими для России последствиями. Но без нарушения ее идентичности.

Принято считать, как и в проблеме татаро-монгольского нашествия, что-де, мол, одно из двух.

Либо — Россия прекрасно жила без коммунизма, и ее с его помощью совратили всякие инородцы.

Либо — Россия была в ужасающем состоянии, и ее с его помощью спасали от гибели.

Мы утверждаем, что не верно ни то, ни другое.

Могла ли Россия пойти буржуазным путем, которым ее пытался вести Столыпин? Может быть, и могла, но не хотела. Об этом говорит вся культура XIX — начала XX века. Об этом говорит историческая практика России. Ведь не только сегодняшний кооператор, но и тогдашний богатейший предприниматель ощущал себя неправедным, свое богатство — «тщетой», свою жизнь — погубленной и т. д. Отсюда, кстати, и миллионы на революцию. Россия в своей концепции государства Света, борющегося с Тьмой, царства Света нуждалась в новой идее, которая довела бы эту эсхатологическую напряженность по вертикали и по горизонтали до своего предела.

Россия, далее, нуждалась в такой теории, в которой отчуждение, манипулирование, расчлененность мира на части осуждалась бы как зло. Россия, далее, нуждалась в идее с огромным интегрирующим Евразию и глобально-мессианским потенциалом. Все это она нашла в коммунизме. Потеряла ли она при этом свою идею? Ничуть. Она лишь укрепила ее. И, укрепив, сумела выстоять в одной из самых напряженных схваток между Светом и Тьмой, которые только знала история человечества.