Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

С трибуны отец сказал значительно больше написанного.

В приведенных выше воспоминаниях отца сплавились воедино два события: его переживания перед вынесением на пленум вопроса о самом факте произнесения доклада по записке Поспелова и столкновения с его оппонентами по Президиуму ЦК накануне доклада, видимо, в связи с несанкционированным расширением границ доклада. О последнем, за исключением воспоминаний отца, непосредственные свидетельства отсутствуют. Но такое предположение мне представляется наиболее правдоподобным.

Хронологию событий удалось восстановить по записям, сделанным на заседаниях Президиума ЦК заведующим Общим отделом ЦК Владимиром Малиным. [12] Такого же мнения придерживается историк Р. Пихоя (Пихоя Р. Советский Союз: История власти. 1945–1991. Москва: изд-во РАГС, 1998. С. 138–153).

Не вызывает сомнения, что именно «секретный» доклад сплотил антихрущевское ядро. Новый кризис стал неминуем, требовалось только время, чтобы оппозиция оформилась, а потом оставалось выбрать подходящий момент.

«Секретный» доклад ненадолго удержался в секрете. Такое не скрыть. Я вообще очень сомневаюсь, что отец хотел сохранить тайну. Наоборот! Его собственные слова свидетельствовали об обратном, он хотел донести свой доклад до людей. Иначе все затраченные усилия оказывались бессмысленными. Секретность заседаний служила лишь формальной уступкой с его стороны.

Буквально через несколько дней доклад начал жить своей жизнью. Сначала отец настоял на решении зачитать его членам партии на закрытых собраниях. В типографии газеты «Правда» текст размножили в тысячах экземпляров, снабдили грифом «Не для печати» и разослали по парторганизациям.

Коммунистическая партия в тот год насчитывала около семи миллионов членов.

Москва переполнилась слухами. Я полез к отцу с вопросами, а он удовлетворил мое любопытство сверх ожидания — просто протянул тоненькую книжицу со словами:

— На, читай. Только верни мне обратно.

От прочитанного я пришел в ужас. Конечно, я уже кое-что знал. Мое «образование» началось с обвинительного заключения по делу Берии, которое попало мне в руки в конце 1953 года. Тот промозглый осенний вечер запомнился мне в деталях. Отец вернулся домой с разбухшей папкой. В столовой вынул из нее многостраничный том в стандартном «государственном» серо-голубом, цвета парадных шинелей КГБ, бумажном переплете и, оставив остальные бумаги на привычном месте, на обеденном столе, направился с загадочной книгой в кабинет.

Я пошел за ним. Соскучившись, вечерами я старался не упустить ни минуты, ходил за отцом как привязанный. На сей раз меня к тому же разбирало любопытство, такие объемистые документы отец домой не приносил. Вечерами он занимался лишь текущей почтой.

Оставив том на письменном столе, он ушел в спальню переодеться. О том, чтобы заглянуть в привлекшую мое внимание книгу, не могло быть и речи. Я лишь издалека разглядывал обложку, стараясь разобрать набранное некрупными буквами заглавие. Подойти к столу означало нарушить тот же внутренний запрет. Единственное, что мне удалось разобрать, это слова, набранные буквами покрупнее: «Обвинительное заключение…», а дальше — слившиеся строки на сером фоне.

Такого, с вытянутой шеей, сосредоточенно вглядывающегося в едва различимые буквы, и застал меня отец. Что привлекло мое внимание — объяснять было не нужно. Отец подошел к столу, постоял недолго, как бы примериваясь, а потом сунул том мне в руки. Это было подготовленное прокуратурой для предстоящего суда над Берией и его ближайшими помощниками обвинительное заключение.

До суда оставалось несколько дней (я тогда об этом и не подозревал), и по сложившейся, как я теперь понимаю, еще в 30-е годы практике Генеральный прокурор направил результаты дознания на высочайшее утверждение. Конечно, серо-голубой «кирпич» получил не только отец, его разослали всем членам Президиума ЦК — коллективному руководству страной и партией.

— Хочешь прочесть? — с оттенком сомнения спросил отец, казалось, он еще не уверовал, стоит ли оставлять в моих руках столь важный документ.

— Конечно, — заторопился я, испугавшись, что его отнимут.

Меня захлестнуло любопытство, жажда узнать, что же такого ужасного совершил этот человек, чьи портреты еще в мае украшали фасады московских домов.

— Хорошо, — отец наконец решился, — только имей в виду, я тебе доверяю государственную тайну, держи язык за зубами.