Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

В таком раскладе я Устинову портил всю игру, сидел в челомеевском ОКБ занозой, которую никак не выковыряешь. Никаких постановлений правительства я в частном порядке, через отца, не проталкивал. Мне подобное в голову не приходило, да и отец бы не позволил. «Семейственности» в делах он не терпел. Все шло своим порядком, через министерство, Военно-промышленную комиссию, Оборонный отдел ЦК. Другое дело, что на прогулках я рассказывал отцу о своих делах, когда-то о школьных, потом об институтских, а теперь о ракетных: чем занят на работе, что у нас придумали новенького. «Принять меры» против Челомея Устинову было затруднительно: начнешь его «приводить в чувство», и все через меня тут же выйдет наружу. Это бессилие, невозможность раздавить чужака постоянно раздражали Устинова, ярили его.

Со временем раздражение переросло у Устинова в манию. Но это уже из области психиатрии.

Устинов не раз осторожно пытался убрать меня от Челомея, дважды походя предлагал мне организовать свою «фирму». Я отказался. Собственных требующих выхода идей у меня не возникало. Честолюбием я тоже страдал в меру. Работа у Челомея меня более чем устраивала. Так Устинову и не удалось спровадить меня от Челомея.

Сразу после отставки отца Устинов организовал массированное наступление на Челомея, вплоть до прокурорской проверки расходов на строительство дачи. Казалось, Челомею пришел конец, но Устинову снова не повезло. За Челомея горой встал министр обороны, сначала маршал Малиновский, а после его смерти — сменивший его Гречко. Челомей тогда заканчивал разработку боевой межконтинентальной ракеты УР-100, «сотки». Малиновский с Гречко понимали: позволят они Устинову «съесть» Челомея и останутся с носом. Маршалы пошли к Брежневу и Челомея отстояли. Он продолжал работать, а ненависть к нему Устинова становилась уже чисто патологической. Развязка наступила, когда после смерти маршала Гречко Устинов пересел в кресло министра обороны. Он немедленно, под угрозой увольнения из армии запретил своим генералам-баллистикам из Ракетных войск не то что иметь дело с Челомеем — просто появляться в его ОКБ в Реутове.

Однако Устинов не покусился на флотскую тематику, крылатые ракеты. Отношения Челомея с адмиралами его не беспокоили. Крылатые ракеты, самолетики, как он их называл, Устинов своими не ощущал. Здесь он терпел Челомея, тем более что без его «самолетиков» флот остался бы безоружным. Но только терпел. Через силу.

Челомей умер в декабре 1984 года, всего на несколько дней раньше Устинова. Когда прикованному к постели, еле дышащему «дяде Диме» сообщили о смерти Владимира Николаевича, он улыбнулся и еле слышно прошептал: «Хорошо».

Порой бюрократические страсти оказываются сродни шекспировским.

И еще один, уж совсем деликатный аспект — мои награды. Кстати, я их получал и после вынужденного ухода от Челомея. Мне придется разочаровать недоброжелателей отца, он к награждениям касательства, даже косвенного, не имел. Свои медали и ордена я получал за сдачу на вооружение тех или иных ракет, вкупе со многими сотнями моих коллег. Последний раз меня включили в списки более чем шести тысяч награжденных за ракетное перевооружение флота. Звание Героя Социалистического Труда получила тогда не одна сотня ракетчиков, приборостроителей, кораблестроителей, атомщиков. Согласно действовавшим правилам, награждали не только главных, но по всей служебной иерархии, сверху вниз, вплоть до рабочих. Каждой организации выделялось определенное количество «знаков» (так в обиходе называют награды) различного достоинства, а уж там сами решали, кого включить в список. Представления шли бюрократическим чередом: из ОКБ в Министерство, из Министерства в Оборонный отдел ЦК, из ЦК в Президиум Верховного Совета. Визы отца на проектах Указа не требовалось, и ему об их прохождении вообще не докладывали.

О награждении отец узнал задним числом, когда Брежнев уже вручил нам всем в Кремле звезды Героев. Отец дома поздравил меня, даже выпил по этому случаю рюмку коньяку. Однако при очередной встрече с Челомеем в моем присутствии он резко выговорил ему за мою звезду, сказал, что тем самым его поставили в неудобное положение. И Владимир Николаевич, и я пережили несколько неприятных минут.

Обсуждать, заслуженно или незаслуженно меня наградили, достоин или недостоин я, бессмысленно. Всякий раз, когда выделенных организации «знаков» на всех не хватает, субъективно находятся обиженные, считающие себя более достойными. Такова жизнь. Не скрою, своими наградами я гордился и горжусь. У меня набрался целый «иконостас». Ордена и медали я не надеваю, повесил их в рамочке под стеклом на стену, показываю гостям.