Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

Ложь действительно была мелкой, но она очень расстроила меня. Ведь Александр Николаевич Шелепин постоянно демонстрировал мне если и не дружбу, то явное дружеское расположение. Нередко он первым звонил и поздравлял с праздниками, всегда участливо интересовался моими успехами. Этим он выделялся среди коллег, которые проявляли ко мне внимание только как к сыну своего товарища, и не более того. Мне, конечно, льстило дружеское отношение секретаря ЦК, хотя где-то в глубине души скрывалось чувство неудобства, ощущение какой-то неискренности со стороны Шелепина. Но я загонял его внутрь, не давал развиться. И вот такое неприкрытое предательство. Воистину все средства хороши…

— Очень грубо вел себя Воронов, — продолжал Арзуманян. — Он не сдерживался в выражениях. Когда Никита Сергеевич назвал членов Президиума своими друзьями, он оборвал: «У вас здесь нет друзей!»

Эта реплика даже вызвала отповедь со стороны Гришина. «Вы не правы, — возразил он, — мы все друзья Никиты Сергеевича». Остальные выступали более сдержанно, а Брежнев, Подгорный и Косыгин вообще молчали. Микоян внес предложение освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК, сохранив за ним должность Председателя Совета Министров СССР. Однако идею его отвергли…

…Время было позднее, мы откланялись. Оставалось только ждать завтрашнего дня.

В то время мы не знали, что отец уже принял решение без борьбы подать в отставку. Поздно вечером он позвонил Микояну и сказал, что если все хотят освободить его от занимаемых постов, он возражать не будет.

— Я уже стар и устал. Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал. Отношения между нами, стиль руководства поменялись в корне. Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду.

Телефон прослушивался, и его слова мгновенно стали известны кому надо. Мы же ничего не знали.

Все утро 14 октября прошло в томительном ожидании. Я оставался в резиденции, нервно гулял во дворе, благо пришло тепло, светило солнце, стояло бабье лето. Наконец около двух часов дня позвонил дежурный из приемной отца в Кремле и передал, что Никита Сергеевич поехал домой. Обычно днем он никогда домой не приезжал, а экономя время, обедал в Кремле.

Тяжело раскрылись массивные железные ворота, в них вполз черный ЗИЛ. Отец вернулся. Я вздохнул с облегчением — ведь мог и не вернуться. Сталин, его методы и приемы тогда еще не скрылись в дымке истории, для меня, для всех нас они оставались реалиями недавнего прошлого.

Я поспешил навстречу отцу. Он вылез из машины и, держа в руке черный портфель — подарок каких-то аргентинских визитеров, направился не в дом, а в противоположном направлении, по асфальтированной дорожке, обрамленной молодыми березками, поблескивающими в лучах солнца золотистыми листочками. Когда я догнал отца, он сунул мне в руки портфель, как бы распрощавшись с ним. Мы молча шли рядом.

— Все, в отставке, — не сказал, а выдохнул отец. Еще немного помолчал и продолжил: — Если бы в своей жизни я сделал только одно: изменил нашу жизнь так, что стало возможным отстранить первое лицо от власти вот так, без крови, простым голосованием, — я бы мог считать, что прожил свою жизнь не напрасно…

Мы еще какое-то время шли молча.

— Не стал с ними обедать. [29] Как правило, члены Президиума ЦК обедали вместе. Это стало своего рода традицией. Во время этих совместных обедов часто принимались важные решения, обсуждались насущные вопросы жизни страны. — Отец обращался не ко мне, а произнес эти слова как бы в пространство.

Все кончилось. Начинался новый этап жизни. Что будет впереди, не знал никто. Ясно было одно — от нас ничего не зависит, остается только ждать.

— Я сам написал заявление с просьбой освободить меня по состоянию здоровья. [30] Отец имел в виду, что он подписал заявление без борьбы. Текст его, там же, на заседании Президиума ЦК, набросали Виктор Васильевич Гришин и Секретарь ЦК Леонид Федорович Ильичев. Теперь остается оформить решением Пленума. Сказал, что подчиняюсь дисциплине и выполню все решения, которые примет Центральный Комитет. Еще сказал, что жить буду, где мне укажут: в Москве или в другом месте.

Что еще происходило на заседании, отец не сказал, а я не хотел травмировать его вопросами. Лишь спустя годы я узнал подробности.