Юрий Скуратов: Кремлевские подряды. Последнее дело Генпрокурора

Категорически против смены охраны я был и в этот раз.

– Юрий Васильевич, – сказал я ему достаточно резко, – я уже предупреждал вас, что если вы поменяете охрану, я объявлю об этом всенародно и выскажу свои соображения по поводу того, зачем вы это делаете. Вы этого хотите?

Лицо Крапивина сразу сделалось кислым, и он от меня отстал.

Следом в коридоре повстречался Якушкин. Пресс-секретарь Ельцина прошел мимо меня, не повернув головы и не поздоровавшись. От мелочности этого поступка стало ужасно неприятно. Впрочем, от человека, который столько лжет, утверждая, что президент работает по шестнадцать часов в сутки, вряд ли можно было ожидать чего-либо иного.

В палате-кабинете президента находились трое: сам Ельцин, тогдашний премьер-министр Примаков и Путин – в то время директор Федеральной службы безопасности и секретарь Совета безопасности. «Если президент руки не протянет, – я поступлю так же», – подумал я, вспомнив пресс-секретаря Якушкина. Ельцин приподнялся в кресле и поздоровался за руку.

На столе перед ним лежали видеокассета с приключениями «человека, похожего на генпрокурора», и тоненькая папка с материалами. Он ткнул пальцем в торец стола, где стоял стул. Сам он сидел за столом в центре, вертел в руке карандаш, нервно постукивая им по кассете. У стола, по обе стороны от Ельцина, сидели Примаков и, как-то странно ссутулившись, – Путин.

Несколько минут стояла мертвая тишина. За окном ярко светило солнце. Воздух был розовым, бодрящим, на подоконнике и ветках шебаршили птицы. Серебристо блестя, кружились мелкие снежинки.

Наконец Ельцин откинулся на спинку кресла, тяжело отдышался и произнес:

– Вы знаете, Юрий Ильич, я своей жене никогда не изменял…

Такое начало меня обескуражило, но не больше. Я понял:

говорить что-либо Борису Николаевичу, объяснять, доказывать, что кассета фальшивая, добыта неизвестно откуда, не может быть предметом официального обсуждения, совершенно бесполезно. Что по закону, фактически обвиняя меня, все они трое становятся соучастниками преступления.

И вдруг до меня, как сквозь вату, доходит голос президента:

– Впрочем, если вы напишете заявление об уходе, я распоряжусь, чтобы по телевизионным каналам трансляцию пленки прекратили.

А вот это уже был элементарный шантаж, откровенный и неприкрытый. Я молчал и смотрел на президента, краем глаза заметил, что Примаков и Путин с интересом наблюдают за мной: Путин – жестко, с неприятной ухмылкой, Примаков – сочувственно.

Итак, первая фраза президента прозвучала, вызвав в душе некий холод, но я молчу, жду, что будет дальше.

– В такой ситуации я работать с вами не намерен, – вновь произнес президент, – и не буду…

Я молчу, президент тоже замолчал.

– Борис Николаевич, вы знаете, кто собирается меня увольнять? – сказал я. – Коррупционеры. Те, кто проходят по делу «Мабетекса». – Я назвал несколько наиболее громких фамилий, фигурирующих в этом деле. – Скорее всего, это их работа.

– Нет, я с вами работать не буду, – упрямо повторил Ельцин.

Понимая, что я могу перехватить инициативу, в разговор включился Путин.

– Мы провели экспертизу, – сказал он, обращаясь к президенту, – кассета подлинная.

Не может того быть! Я даже растерялся от неожиданности. Как может быть подлинным то, чего никогда не было. Но больше поразило даже другое: ведь экспертизы проводятся в рамках уголовного дела… Но дела-то никакого нет. Уж Путин-то, будучи юристом, такие элементарные вещи должен был знать.

– Тут есть еще и финансовые злоупотребления, – добавил Ельцин.

Мне вдруг стало очень больно: я не то чтобы присвоить чей-нибудь рубль – я даже пачку скрепок не мог позволить себе унести с работы; если у меня их не было, то просил жену сходить в магазин. И вдруг такое несправедливое обвинение, удар под дых. Я почувствовал, что у меня даже голос дрогнул от возмущения и неверия в то, что я услышал:

– Борис Николаевич, я никогда не совершал никаких финансовых злоупотреблений. Ни-ко-гда. Можете это проверить где угодно!

В разговор включился Примаков. Он говорил мягко, без нажима. Понимая всю подоплеку этой ситуации, он сочувствовал мне. Но он также понимал и другое: его пригласили для участия в этом разговоре специально, чтобы в будущем связать ему тем самым руки, не позволить встать на мою сторону.

Что меня больше всего удивило в этом разговоре? Не кассета. Фальшивка – она и есть фальшивка. Другое. Во-первых, игнорирование правовой стороны дела. Во-вторых, неуважительное отношение к Совету Федерации, его решению. Ведь вся эта разборка происходила на следующий день после его заседания, как противодействие тому, что уже случилось. В-третьих: нежелание «семьи» – людей, действующих за спиной президента, манипулирующих им, – дать мне возможность переговорить с ним один на один. Для этого и были подключены Примаков и Путин. Хотя я готовился к беседе наедине.