Евгений Додолев: The Взгляд

Все, повторю, относительно. Поэтому глагол ПРЕДАТЬ надо бы упаковать в кавычки. Читать летопись программы можно как «Черного принца» Айрис Мердок. Все так и все иначе. Мукусев имел право выплеснуть на страницы СМИ ту правду, которая сжигала его изнутри. Сагалаев и в дирекции информации продолжал виртуозно гнуть линию, определившую вектор развития молодежной редакции, да и всего телевидения нашего. Захаров тогда попросту воздержался от сомнительной, как ему казалось, игры в коммерцию. Листьев зарабатывал на своем «Поле чудес» $$$ для всех и не готов был злоупотреблять служебным положением первого главы ОРТ во имя того, что именуется «страхом сделать свой собственный шаг» (© БГ). Демидов спас вечерний слот пятницы для родного коллектива в условиях массированного прессинга, когда тандем Любимов/Политковский ушел в подполье. Любимов, будучи лицом героического проекта, пытался в постсоветском контексте реанимировать дело своей жизни. Я собрал свидетельства тех, кто еще жив.

Не могу объяснить своим студентам, что такое был «Взгляд» и почему его ведущие были «битлами». Сейчас другие стандарты. Вот в популярном телегиде мукусевскую сентенцию о том, что передача была «журналисткой Меккой» и разрушена была деньгами, вложили в мои уста, при этом переврали, написав: «Взгляд» был журналисткой… меткой. А ведь верно. Метка. Были отмечены они все (пишу «они», а не «мы» не из желания дистанцироваться, а потому, что я и Артем Боровик были приглашенными ведущими, в штате Гостелерадио не состояли, так как работали в «Совсеке» и книжки сочиняли). Всем повезло: вмазались волшебным драйвом революции, словили адреналиновый кайф настоящего риска, сдвинули ось планеты. Не бывает наркотиков без абстиненции. Четверть века ломок.

Владислав Листьев & режиссер Татьяна Дмитракова сделали в свое время сюжет о человеческом сострадании и любви к братьям нашим меньшим: блаженный юноша забрал с бойни приговоренную к смерти лошадь и поселил ее у себя в московской квартире. Профессиональное жюри фестиваля в Монтре присудила этой работе высшую премию. И показана она была еще раз в субботнем эфире у Малахова. Листева застрелили в 1995. Герой сюжета убит в Сербии. А лошадь, говорят, до сих пор катает детей в парке. Такие дела.

Это была прорывная программа. По драйву ни с чем не сравнить. И рейтинг-аршином не измерить. Кто и как воспользовался результатами штурма – иная песня. Костя Кинчев как то заявил: «К несчастью я слаб, как был слаб очевидец событий на Лысой горе: я могу предвидеть, но не могу предсказать». Знаю я что напишут через 25 лет, к полувековому юбилею «Взгляда». И у меня есть свое мнение. Но скажу в который раз: я слишком дорожу своим мнением, чтобы делится им со всеми.

Прежде всего автору удалось избежать детского греха всех мемуаристов – написать что-то типа «Я и Гоголь», или «Мне скучно без Тарковского». Дальше, собственно, можно не читать – гораздо более увлекательно и познавательно прочесть саму книгу, нежели рецензию. К тому же писать о творчестве своих приятелей – дело неблагодарное. Например, хирурги никогда не оперируют знакомых, чтобы не дрогнула рука…

Рука дрожит – хотя и не с похмелья. Ожидаемого триумфа додолевских недоброжелателей не случилось – а они предвкушали, как плейбой отечественной, а теперь и европейской журналистики с размаху сядет в лужу. Ибо они уверены, что Додолев любит себя в искусстве и больше – никого.

От Додолева ждали скандала, а получили Рабле, впавшего в целомудрие.

От Додолева ждали разоблачений, а получили вещь о телевидении.

И о любви.

К кому – к самому себе, что ли?

Увы. Натурально вы не понимаете. К своим друзьям, собутыльникам, подельникам – называйте как хотите. И если бы не эта любовь, портреты, подчас исполненные двумя-тремя небрежными мазками, были бы убойными.

Мне за Додолева по прочтении книги стало тревожно. Он не стремится шокировать, хотя и является признанным мастером эпатажа.

Помните бессмертный эпиграф – «Он с одинаковым безразличием признавался как в дурных поступках, так и в добрых – следствие чувства превосходства, быть может, мнимого»? Это о теперешнем Додолеве.

Нет, гуляка не принял постриг и мир не перевернулся. Просто ушла поза – осталась суть. Исчезли выверты – появилось чувство. Увы, когда просыхают первые слезы, появляется страсть. Когда наскучивает и она, приходит разврат. Но когда приедается и он, человек либо сходит с ума, либо ищет в прорванной, как сеть, душе, место без пробы. И плачет о первых робких поцелуях…