Мартин Кревельд - Трансформация войны

Предположение, что война может оказаться, и часто оказывалась крайне увлекательной, никоим образом не противоречит тому факту, что не все люди непрерывно воюют и что некоторым из них удавалось избежать этого в течение значительных периодов времени. Большинство людей ни разу в жизни не посещали музеев и не ходили на концерты; однако из этого не следует, что картины и музыка не являются прекрасными творениями человека. На войне, как и во всех других сферах, волнение часто переживается за другого. Тот факт, что в футболе из тысячи болельщиков, ревом поддерживающих свою команду, находясь на трибунах или сидя перед телевизором, только немногие — сами футболисты, не означает, что игра не доставляет удовольствия публике, — как раз наоборот. Истории известно немало примеров, когда игры, художественные и исторические произведения, а также произведения искусства, созданные человеком, обязаны были своим появлением тому, что они либо имитировали войну, либо предлагали ей замену. Верно то, что в какой-то конкретный выбранный промежуток времени и в какой-то определенной точке пространства большинство людей не участвуют в играх и не наслаждаются произведениями искусства. Однако им нельзя отказать при этом хотя бы во врожденной способности к тому и другому, поскольку утверждать такое означало бы отказать в этой способности и самим себе. Более того, если бы война велась постоянно и везде, то она бы неизбежно всем опостылела. Данное обстоятельство может служить лучшим объяснением тому, почему любая война в конце концов неизбежно прекращается.

Это также никоим образом не противоречит тому факту, что существуют страны, которым удавалось избегать войны в течение достаточно долгого времени. Война не просто служит власти, она и есть власть; вспомним эпизод у Свифта, когда лилипуты сражались друг с другом на расправленном носовом платке Гулливера, несмотря на то, что слабому сражаться в присутствии сильного — значит обречь себя на поражение и насмешки. Это отчасти может служить объяснением того, почему такие страны, как Дания и Нидерланды, когда-то воевавшие с сильнейшими, ныне заняли пацифистскую позицию, а также почему они в будущем, возможно, откажутся от такой позиции. То же самое верно в отношении таких заклятых врагов, как Франция и Германия, Венгрия и Румыния, Болгария и Югославия, которые в не столь отдаленном прошлом буквально готовы были вцепиться друг другу в горло. Когда после 1945 г. они попали под покровительство намного более сильных держав, вероятно, стыд не в меньшей степени, чем другие причины, заставил их прекратить споры. Однако все возвращается на круги своя. Уже сегодня налицо признаки того, что по крайней мере в Восточной Европе и в республиках Советского Союза история эта еще не закончилась.

Даже знаменитый швейцарский нейтралитет возник в одно время с тринитарной социальной структурой и с появлением государства, ее воплощающего. Eidgenossenschaft [77] «Конфедерация, клятвенный союз» (нем.). — Прим. пер. разнородных швейцарских кантонов была образована в 1291 г. под давлением войны, и если бы не общий враг, им бы не было особой нужды давать клятву в оказании взаимопомощи. На протяжении трех столетий после этого люди гор имели репутацию народа, чья воинственность не знала себе равных, и в качестве наемных солдат они были излюбленным выбором любого правителя, начиная с Папы Римского. Последовавшую за этим перемену нельзя понять с помощью традиционного объяснения швейцарского нейтралитета — географическим положением страны. Ясно, что в этом случае нейтралитет основан на существовании государственных границ и самих государств, а также на том, что последние располагают возможностями, чтобы не допустить пересечения их границ кем-либо. Однако если принять во внимание, что суть конфликтов низкой интенсивности заключается именно в игнорировании границ и государств, то вывод очевиден. Уже были случаи, когда французские, западногерманские и итальянские террористы искали убежища в Швейцарии; вероятно, можно утверждать, что у террористических организаций есть связи в этой стране. Стоит только странам, граничащим со Швейцарией, ввязаться в конфликт низкой интенсивности, нет сомнения, что придет время, когда швейцарский народ тоже охотно ввяжется в драку.

Все вышесказанное сводится к тому, что для того, чтобы объяснить возникновение войны, не обязательно постулировать существование каких-то иных целей, помимо нее самой. В данной книге много говорилось об изменении целей, ради которых велись вооруженные действия в разные времена и в разных местах, однако при всех этих менявшихся обстоятельствах сама война всегда принималась как нечто данное. Несомненно, грядущие поколения будут выстраивать различные цепочки рассуждений для того, чтобы оправдаться перед собой и другими за войны, которые они будут вести, и некоторые такого рода рассуждения мы наверняка даже не сможем сегодня вообразить. При этом останется прежним очарование самой войны, которым никак нельзя пренебречь. Вряд ли хоть одна попытка понять, спланировать и провести войну окажется успешной, если не учесть эту привлекательность; и даже если она будет учтена, то вряд ли это принесет большую пользу, если эта самая привлекательность не будет ценима, лелеема и любима ради нее самой. Таким образом, традиционную стратегическую мудрость придется поставить с головы на ноги. В определенном смысле война в большей степени, чем любой другой вид человеческой деятельности, может иметь смысл только в том случае, если она рассматривается не как средство, а как цель. Какой бы неприятной ни была правда, но она заключается в том, что реальная причина существования войн — это то, что мужчины любят воевать, а женщины любят мужчин, которые готовы сражаться ради них.