Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Смысл этого выражения состоит в том, что Русское государство признает религиозно-нравственное господство Православия над собой, над государством, следовательно, и над государственным законом, и над вероисповедной политикой государства. Это означает, понятно, не господство Церкви в управлении государством, как это могло бы быть в римском католицизме или в магометанстве. Православная вера не дает Православной Церкви мирской власти. Но общие точки зрения свои на вопросы нравственные и религиозные, а стало быть, и на свободу совести, — государство, если оно признает господствующую роль Православия, обязано почерпать из Православия, а следовательно, получать его от Православной Церкви. Вот смысл «господствующей роли» Православия, и отсюда же уясняется смысл союза государства с Церковью. Вся власть, все управление государства — совершенно самостоятельны, и во всей этой области Православная Церковь обязана подчинением государству. Но в отношении религиозно-нравственных точек зрения не Церковь должна слушать государство, а государство обязано руководствоваться учением и изъяснением церковным.

Установив этот пункт, перейдем к дебрям нашего вероисповедного законодательства.

Вот мы не только начали, но и кончаем свою вероисповедную реформу. Кто же ее вел и ведет? Кто обсуждает? Кто решает? Государственные учреждения. Они толкуют о смысле Православия, о том, как Православие должно относиться к свободе совести, к правам магометан и язычников, к праву апостасии [157] Апостасия — отпадение от веры. , к религиозным правам родителей и детей и т. д. Об этом говорили и решали все члены государственных учреждений, в том числе иноверцы и явные враги христианства. Православная же Церковь должна будет подчиняться закону, таким образом установленному. Да если бы даже в установлении законов этих и не участвовали католики, протестанты, евреи, а только одни по метрике православные люди, или даже наиблагочестивейшие в вере, то все же остается факт, что светские гражданские учреждения предписывают законы, прямо относящиеся к области решения Православной Церкви… И при этом мы толкуем о какой-то «господствующей роли» Православия. Не дебри ли это?

Государство подчиняет себе Церковь в области вероучительной и при этом размышляет, как дать ей «господствующую» роль! Государственные учреждения явно превышают свои полномочия в нравственном и религиозном смысле и, хлопоча, по их мнению, о господстве Православия, не проявляют даже того уважения к нему, которое говорит людям, что они не должны самовольно распоряжаться чужими судьбами. И чьими же судьбами? Церкви Христовой, которая в нравственном и религиозном смысле должна быть их госпожой, а не какой-то «покровительствуемой» ими вдовицей. Граф Олсуфьев, г-н Кони и пр., и пр., им же нет числа, решают смысл догматов Церкви, не спросясь у Церкви. Люди государственные, толкуя о якобы «господстве» Церкви, решают вероисповедные вопросы не в Церкви, а вне ее, и свои решения потом объявляют обязательным для нее законом. Но если бы наши законодатели сознавали церковную идею, то они бы тогда поняли, что смысл их религиозно-законодательной деятельности — поистине страшен. В этой деятельности они ставят себя выше Церкви. Они будто бы хотят сохранить ее господствующее положение, но не только отбросили в своей совести ее господство над собой, над государством, а вполне уверились, что не они у Церкви должны учиться, а имеют право сами ее учить… и даже не учить, а просто приказывать ей, указывать ей обязательные для нее нормы.

Это ли не дебри?

Но лесная чаща еще гуще. Ведь в довершение всего наши деятели полагают, будто бы они действуют во исполнение Высочайшей Воли, во исполнение Высочайших Указов и Манифестов. Но мы уже разъясняли недавно (Московские Ведомости, № 257), что это чистое недоразумение и что Высочайший Указ 17 апреля и Высочайший Манифест 17 октября не дают ни малейших полномочий на внецерковное законодательное решение вероисповедного вопроса. Обязанность правительства в отношении волеизъявления Верховной власти совершенно несомненно состояла в заготовлении законопроектов, но не для Государственной Думы и Совета сначала, а для представления на Поместный Собор. Только после заключения Поместного Собора могла наступить очередь законодательного обсуждения в государственных учреждениях. Это был путь совершенно ясный — как по смыслу союза Церкви и государства, так и при сознании смысла «господствующей роли» Православия. Но у нас до такой степени все перезабыли, что стали осуществлять предначертания Верховной власти совершенно ненормальным путем, вследствие чего и зашли в безвыходные дебри.