Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия

Мы пожали друг другу руки. Потом и подросток Сева протянул мне широкую ладонь.

— Всеволод.

— Президент врать не должен, — сказал поляк сверху.

— Президент сам знает, что он должен, — сказал Всеволод. — Президента России еще учить будут.

— Севочка!

— Президента трогать не дам. Он Россию с колен поднял, — сказал Сева.

— В Донецк из России бандиты приехали — стреляют, войну провоцируют. — рассуждал польский коммерсант, — интересно вы с колен встаете.

— Вероятно, — осторожно сказал я, — в Донецке воюют добровольцы.

— С танками и зенитками приехали добровольцы. Я вас умоляю, вы же взрослый человек.

— Спасать надо славян, — сказал подросток, — вот и поехали храбрые люди. С фашизмом сражаются. Как наши отцы сражались.

— При чем тут твой отец? Где твой отец воевал? — сказал сверху коммерсант, свесился вниз, оглядел Севу с Ларисой и замолчал.

— Наши отцы, — сказал Сева густым голосом, — с германским фашизмом сражались, а сегодня американский фашизм.

— А Украина при чем? Вечно вы с фашизмом не в том месте воюете. И отцы ваши такие же были.

— Наши отцы — герои, — сказал Сева, а его мать Лариса смотрела на крупного сына печальными блеклыми, как пейзажи среднерусской полосы, глазами.

— Война идет, — сказал поляк, — а у людей ни страха, ни ума нет.

Война уже жила сама по себе, и так возникла отдельная от мира правда войны и другой правды теперь не было — уже нельзя было сказать, в чем причина убийств, кто прав, вообще нечего было сказать. Когда журналисты описывали войну, они все врали — кто нарочно врал, а кто врал случайно — просто потому что невозможно описать событие со всех сторон, а можно только с одной точки. Но требовалось писать ярко и кричать о войне громко — и журналисты возбуждали население; они писали так: «убитая девочка — чем она мешала киевской хунте? За что ребенка убили фашисты?» И граждане, читая такое, приходили в ярость. Про войну в Донбассе знали очень мало — но, казалось, что знают все; причину убийств назвать никто не мог — в самом деле, не за то ведь, чтобы русский язык признать государственным в чужой стране, убивают людей? Наверное, есть и другая причина. Но причиной никто уже не интересовался. Люди умирали и убивали, и слова были не нужны. Просто горела война, и надо было подкладывать в войну новых людей.

И подкладывали новых людей, и люди сгорали в войне.

И все граждане захотели войны — и граждане говорили, что герои бьются с фашизмом: на карте мира поперек Украины рисовали фашистскую свастику. Что там происходило, никто не знал — и это было уже неважно. Накапливалась правда войны, и война была права своей отдельной, особой правдой.

— Вы сами в армии-то хоть служили? — спросил Сева верхнюю полку.

— В какой армии? С кем мне воевать? — поляк ответил. — Мне семью кормить надо, а не стрелять в людей.

— А вы служили? — подросток смерил меня взглядом.

— Нет, не служил.

— Ну, я так и знал. Посмотрел на вас двоих и все сразу понял. — Подросток зевнул, потянулся. Это был рослый и крепкий молодой человек, с длинными руками. Когда Сева расправил плечи и протянул руки в стороны, то занял все пространство купе. — Родине не служил, понятно. Боялся, значит. Шкуру спасал.

— Сева, — ахнула Лариса, — взрослым надо говорить «вы».

Она возмущалась не сильно, лишь настолько, чтобы показать вежливость. На Севу ее слова не произвели впечатления.

— Прятался… Жизнь берег…

Сева зевнул, зевал долго — а его мама переживала, что я обижаюсь.

— Сева, так нельзя говорить со взрослыми. Ты ведь не знаешь всех обстоятельств. Может быть, дядя очень болел.

— Чего это он болел?

— Заболел и не смог пройти службу в армии.

— Как Родине послужить — так все и заболели.

Лариса искательно посмотрела на меня — вероятно, надо было сказать Всеволоду, что я болен; требовалось исправить впечатление, восстановить веру подростка во взрослых людей. Но я ничего не сказал. Я не служил в армии сознательно, и никогда не жалел о том, что не служил.

— Спать я хочу, мама.

— Передохни, сыночка.

Всеволод стянул футболку с президентом и обнажил белый торс. В одежде он выглядел пристойнее, длинное мучное тело его оказалось волосатым; голый живот выглядел так словно открылась сугубо интимная часть Севиного тела.

— Ладно, поговорили. Пора отдохнуть. — Сева пошевелил дородным шерстяным телом, повертел головой; искал, за что ухватиться — чтобы влезть наверх. Взялся за края полок, подтянулся, и все купе наше содрогнулось от его тяжести. На мгновение перед мной оказалась спина Севы, голая белая спина с черными завитками волос. На пояснице Севы, выбиваясь из-под трусов, рос курчавый куст. Может быть, у его мамы был восточный кавалер, возможно, отцом подростка был человек, обладающий густым волосяным покровом; возможно, то был кавказец — южных людей теперь много в столице.