Джонатан Литтел - Хомские тетради. Записки о сирийской войне

Идем в школу [89] Туда, где заседает Военный совет. . Муханнада там нет. Какая-то ирландская журналистка, абсолютно измученная, с нею Джедди и Дани. При виде Райеда Джедди впадает в ярость: «Дани, переведи ему! Я устал, нервы на пределе, я так больше не могу! Его интересует только война, война, ничего кроме войны! Гуманитарные проблемы его не волнуют».

Райед: «Друг мой, это можно было бы и не переводить». Журналистка вроде бы собирается уехать завтра, я спрашиваю, нельзя ли и мне вместе с ней.

С Дани Абдул Дайемом, двадцатитрехлетним англичанином сирийского происхождения, я в первый раз встретился случайно в клинике Абу Бари, в день нашего прибытия в Хомс. На меня произвел впечатление его великолепный английский — вещь для этих мест редкая. Он тогда как раз вернулся из отпуска, проведенного в Англии, и охотно откликнулся на мое предложение поработать вместе. Однако в последующие дни мне так и не удалось его отыскать или хотя бы поговорить с ним по телефону. В конце концов мы поняли, что его быстренько прибрало к рукам Информационное бюро, с которым у нас сложились не лучшие отношения. После моего отъезда, когда начались систематические обстрелы Баба-Амра, Дани по нескольку раз в день выходил в YouTube, рассказывая на хорошем английском о зверствах режима, зафиксированных активистами и взывающих к международной солидарности. 13 февраля, в день, когда обстрелы стали особенно яростными, он уехал из Баба-Амра в Ливан. С тех пор он дал несколько интервью англосаксонским телесетям, в которых рассказывал об ужасах, которым он был свидетелем.

13 часов. Возле штаба Хасана снова встречаемся с Имадом, вид у него затравленный. Непонятно, что тому причиной: проблема с нашим отъездом или что-то еще. Ибн-Педро по-прежнему молчит. «Дорога пока не свободна», — устало повторяет Имад. Я возвращаюсь домой, там, по крайней мере, тепло.

Возникает ощущение, что мы тут заперты навсегда. Вот уже пять дней, как я талдычу об отъезде и получаю от всех уклончивые, невнятные ответы, меня просто отфутболивают. Райед уже на таком взводе, что его раздражает все: я, ситуация с нашим отъездом, его компьютер, который постоянно виснет, отвратительный доступ к сети, из-за которого ни с кем нельзя связаться. Словом, ощущение полной безысходности: и так нехорошо, и этак плохо. И поделать с этим ничего нельзя.

В поисках Абу Салима заходим в клинику Имада. Но его там нет. На дверях — самоклейка: постер сирийского арабского Красного Креста. Наивная попытка обеспечить клинике хоть какое-нибудь прикрытие. Внутри ведутся работы по оборудованию операционного блока. Внезапное появление Абдерразака Тласса: зашел проверить, как идут дела. Несколько раненых: один с сильными ожогами, полученными при взрыве газа в результате попадания в баллон осколка мины во время обстрела в понедельник. Другой в воскресенье попал под автоматную очередь у блокпоста в Инша’ат. Третий — молодой парень, которому пять дней назад обожгло лицо языком пламени из упавшего возле его дома минометного снаряда: он в тот момент стоял у окна. Ему уже лучше, лицо покрыто толстым слоем крема, но свою историю он рассказывает нам сам и показывает фото, снятое несколько дней назад: на нем его лицо полностью замотано бинтами. Тот, кого ранили у блокпоста, оказался шофером такси: он получил свою пулю в четыре часа утра, когда возвращался из Дамаска с пассажиром.

Приходит доктор Али, живой мученик. «Вчера здесь была настоящая резня». Семнадцать раненых. Разумеется, нам ничего не рассказали и не показали.

Часам к 16-ти появляется Абу Ханен из Информационного бюро, maktab el-aliillami. И тут же накидывается на меня, разговор идет по-английски. «I don’t even know you», — отвечаю я. «Yes, but spoke with him last week», — говорит он, указывая на Райеда. — «Не said he’d be back in ten minutes, and you guys disappeared» [90] «Я тебя вообще не знаю». — «Допустим, но с ним я разговаривал на прошлой неделе. Он сказал тогда, что вернется через десять минут, и вы оба исчезли». . Ирландка уезжает через полчаса. Нельзя ли и мне с ней? «No, you can’t. You guys say you are on your own, fi ne, you say you can manage, fi ne, now manage with your people» [91] «Нет, нельзя. Вы говорите, что работаете самостоятельно, — отлично, вы говорите, что решаете свои проблемы сами, — отлично, ну так и решайте! Сами, со своими ребятами». . И все в таком духе. Вмешивается Райед и в ответ получает то же самое — наполовину по-арабски, наполовину по-английски.

Абу Ханен: «You see, we are Arabs. This is how it is with Arabs [92] «Ты же видишь: мы — арабы. А у арабов — только так». ». Райед: «Это не имеет никакого отношения к арабам. Я сам тоже араб». Поведение Абу Ханена выглядело глупым и грубым. Сразу было видно, что он страшно злится на нас за то, что мы обходились без их помощи. В конце концов он поворачивается ко мне: «Why do you say to him you cannot go because we have a problem? I never said that. You have fresh material, of course it is in our interest that you publish it. If we can help you go out, we will. But we can't. You can't go with the woman» [93] «Зачем ты ему рассказываешь, что не можешь уехать, потому что у тебя со мной проблемы? Я тебе ничего такого не говорил. У тебя есть свежая информация, и, разумеется, в наших интересах, чтобы ты ее опубликовал. Если бы мы могли помочь тебе уехать, мы бы это сделали. Но это не в наших силах. А отправить тебя вместе с женщиной нельзя». . Я стараюсь по возможности сгладить углы, найти общий язык, и он наконец-то дает вполне внятное объяснение: «Она едет на грузовике, одетая, как местные женщины, в чадре и с сирийским паспортом. Ты тоже так хочешь? А у тебя получится?» Я, как мог, постарался его успокоить, смягчить недоразумение, но он был вне себя. В конце концов договорились о том, что он все же попробует нам помочь.